до конца.
Поцелует Иуда
и по схеме – вчеред
на Голгофу за чудо
продвиженья вперед.
«Не печалься за брата…»
Не печалься за брата,
что не так повезло,
все на свете – расплата
за добро и за зло,
все приходят к смиренью
и согласью с бедой,
утешаясь сиренью
канавой с водой.
Но и каждое утро
на земле неспроста
проступает, как смутный
подмалевок с холста,
И не сдуру, в пороках
убивающих плоть,
обреченных пророков
выбирает Господь.
Пусть же снова негромко
на линялом бюро,
как шуршит камнеломка,
в доме скрипнет перо,
и от боли до боли
утешеньем строки,
будто весточки с воли,
в нем забьются стихи.
«Ночью на перекрестке…»
Ночью на перекрестке
мертвая тишина,
будто бы в продразверстки
чудные времена.
Изредка только боем
Павел Буре прервет,
что меня скоро «Боинг»
с нежностью унесет
в край, где ходить не надо,
хвост между ног держа,
где не затопчет стадо,
хрюкая и визжа,
вырвет из дней позора,
шмона нахальных глаз.
Жрущие без разбора,
Я оставляю вас!
Ешьте мой дом безликий,
землю моих могил,
мраморные гвоздики —
что я еще любил?
Море, леса глухие,
пасмурную зиму…
я заберу Россию —
вам она ни к чему.
«Ну вот, я и перебрался с московской сцены…»
Ну вот, я и перебрался с московской сцены
на новую, и пора начинать премьеры,
а я все гуляю – целую и глажу стены,
и счастлив тем, что не ведаю чувства меры.
Ты знаешь, теперь неприлично бывать на Невском:
он стал похож на прямую кишку, и, кстати,
давно там некому фланировать и не с кем —
везде толкутся дельцы, дураки и б…и.
Здесь все, как будто рехнулись, вконец рехнулись.
А, впрочем, скопленье масс в одном месте – диво.
О, сколько тогда остается безлюдных улиц,
где снег кружится и падает так красиво.
Я с неких пор никакого не чту Бродвея
с его пустозвонством и культом плеча и паха,
и мы здесь с Санкт-Петербургом, как два еврея,
что жмутся в тень от врожденного чувства страха.
Люблю я Питер! Здесь воздух приносит море,
и небо ближе, и дым пирожковых гуще,
и можно жить, пока виги дерутся с тори,
а в Смольном бродит по залам последний дуче.
Ликует демос – навалом духовной пищи.
Искусства нынче доступней хурмы на рынке,
лишь та, которая спорила с Беатриче,
теперь бессильнее и призрачнее Сиринги.
Для Музы нет тошнотворней, чем глас народа.
Как