видеть этого бессмысленного вандализма.
– Пусть их никто не покупает, – сказала она, когда он превратил гидру в ворох черепков. – Они же не понимают, какой ты гений. Лет через десять поймут, и твои статуи будут стоить по сто тысяч евро каждая. А ты будешь смеяться, вспоминая ту историю, когда на твою выставку пришло четыре человека!
– Я не буду смеяться, пока я делаю вот этих уродцев, – он ударил следующую статую. – Только сам служу посмешищем. Пришло время делать кошек для дамских будуаров.
– Ты больше не хочешь лепить с моей натуры? – Мари удивленно подняла брови, и в следующую секунду изобразила глубочайшую обиду. Кто знает, может, ей и вправду было больно осознать это.
– Маленький творческий перерыв, Мари, – сказал Оникс, разделавшись с третьей скульптурой. – А потом я сделаю статую, глядя на которую ты и забудешь, где настоящая ты – в плоти или в глине.
– Ну, хорошо, – ответила та. – Но, пожалуйста, милый… Сделай небольшой перерывчик и еще раз все обдумай. У тебя же аффект… Ты не понимаешь, что творишь. Будешь делать кошек, собачек, да хоть жирафиков – но зачем старые-то разбивать? Давай отдохнем, выпьем кофе.
– Да не люблю я кофе! – вскричал Оникс, заставив Мари исчезнуть со сцены. Она решила, что лучше не спорить с человеком, у которого в руках молоток.
Оникс даже не подозревал, насколько легким окажется разрушение в сравнении с созиданием, причем речь шла не о физическом чувстве. Его переполняла свобода, несмотря на то, что он готовился продать свой талант конвееру по производству шаблонных кошек.
– Мне больно, – услышал он нечеловеческий хрип. Скульптор обернулся и пошел на звук. Хрип исходил от крупного осколка – одна из голов гидры. – За что, создатель?
Оникс взял глиняную голову обеими руками. Гидра была не самым мерзким из его творений, хотя попалась под горячую руку одной из первых.
– Хорошо, ты имеешь право на вторую жизнь, – сказал он, убрав голову статуи на полку. – Ты будешь как новенькая, стократ лучше прежнего. Не стыдно будет показать. Я тебе даже крылья сделаю…
Ноги его ослабели от усталости, а голова потяжелела. Перед глазами замаячила картинка, похожая на символ трефовой масти; почему-то она вызывала у него тревогу. Возможно, Мари права. Утро вечера мудренее, можно и прилечь, а завтра разделить статуи на две группы – те, что еще можно спасти переделкой, и те, которые закончат свой жизненный путь в качестве осколков на дне мусорного бака. Оникс завалился на постель.
– Тебе лучше не спорить со мной, Мари, – сказал он. – Я тут вспомнил, как незадолго до нашей встречи уничтожил человека в России, сам при этом не покидая Франции.
Мари устрашилась.
– Почему? Что он сделал?
– Мне? Ничего плохого. Но он обладал силой, которой был недостоин.
Он не упомянул другие мелкие обстоятельства того дня, которые делали всю ситуацию куда менее пафосной.
– Это