десятков лет нашло себе выражение в трагедии Эсхила «Персы». Не ограничиваясь заключительными моментами борьбы, «отец истории», подобно соплеменникам своим, ионийским философам, решился проникнуть до самого источника событий, которые живо еще сохранялись в памяти всех эллинов и эхо которых оглашало горы и долины, города и деревни не одного эллинского мира. По пути к главному предмету сочинения любознательный и многознающий Геродот закреплял письмом все чудесное, забавное и поучительное, занятый не столько соблюдением строгой последовательности и согласия в разных частях труда, сколько живостью, всесторонностью описания всего, что останавливало на себе его внимание, в непосредственных его наблюдениях, в рассказах очевидцев, в преданиях потомков. Всюду открывает «отец истории» один и тот же по-своему понимаемый порядок явлений человеческой жизни и тем дает первый образец мировой истории, в которой варвар и эллин, простой смертный и царственный владыка подвержены одинаковым превратностям и в одинаковой мере способны оправдать руководящие воззрения автора.
Эсхил. Мраморный бюст
И в весьма богатой немецкой литературе нелегко найти другой такой труд, как Гахеца «О путешествиях и сочинении Геродота», красноречивейше свидетельствующий о том, какие чрезвычайные и вместе с тем сомнительные средства необходимы для того, чтобы с субъективной лишь вероятностью восстановить хронологический и топографический порядок составления Геродотовой истории. Превращая показания Свиды и других прежних писателей в свидетельства, приурочивая отдельные выражения истории, имеющие вид записей на месте, к различным частям Эллады, Азии и Египта, автор пытается восстановить со всей возможной точностью процесс литературной работы «отца истории» с приурочением каждой части к определенному времени и месту. Все то в этих частях, что не согласуется с устанавливаемыми датами, исключается как позднейшая добавка, хотя в то же время читатель не может не видеть, что сами даты опираются в огромном большинстве случаев на весьма шаткие субъективные основания. Труд Геродота есть результат продолжительных литературных занятий, расспросов очевидцев и хранителей преданий, наконец, личных наблюдений во время путешествий. Сами пределы этих последних до сих пор более или менее гадательны потому, во-первых, что в немногих сравнительно случаях мы находим ясные выражения автора о пребывании в том или другом месте; даже и тогда нелегко провести границу между тем, что сообщается историком со слов других, и тем, что он видел и понимал сам. Во-вторых, и это самое главное, «отец истории», подобно своим предшественникам и преемникам, обыкновенно не считает нужным отмечать источники заимствования. Правда, он нередко употребляет выражения «говорят», «утверждают» и т. п., давая тем понять, что передает лишь слышанное или вычитанное, не ручаясь за его достоверность. «Я считаю своим долгом, – говорит он, – передать то, что слышал,