помалкавай! Стану я своими божьими ушами слушать твои речи бесовские! – И запустил пятерню в кушанья.
– А ты не слушай – я Анисье скажу с Прохором. – Отец ухо-т навострил на маковке: сидит что стукан – не колыхнется. А знахарь промеж тем и сказ’вает: пущай, мол, поповна завтрева в чащу, в самую глыбь, зайдет, – эт» кады солнце-т на небе ровно прыщ выскочит, – д» одёжу с собе сымет, д» нагишом по чаще-т и походит, д» веткими-т собе по телесам похлещет. А как станет хлестать, пущай приговаривает: чур, мол, д» расчур мене. Порчь точно рукой и сымет. – Упомнил, что ль? – Эт» знахарь отцу, а тот морду воротит: больно надобно. – Ну, дело поповское, а толь завтрева девий день, особельнай…
– Мели, помело, начерно и набело. – А сам, отец-т, слышь, на бородищу намат’вает кажно словцо знахарево.
И что ты думаешь? Девки-т Гужевы – Устинья д» Аксинья – сказ’вали: дядь Коля-т сам по гриб пошел, эт» ровнешенько на другой день, как отец Онуфрий со знахарем-т пировал, Прохоров заработок пропивал. Ну, пошел и пошел: знамо дело, потому грибник. А с им и Митрей, эт» его старшой, что к Анисье-т сватался, он самый. «От пошли. Идут: гриб заприметят – д» в лукошко и кладут. А тут что тако: дядь Коля за грибом – а пред им чтой-то белеется: никак баба. Огляд’вается – а Митрей, нелёгкая его возьми, идей-то поотстал – баба и есть: шарами лупает. Да полнущая, кровь с молоком!
– Лешая! – Д» с перепугу чуть в штаны не наклал, дядь Коля-то. А лешая-т самая тоже спужалась: стыд прикрывает волосьями. Эт» ж видано ль, всё про всё как у наших баб: и груди большущие, что тыквы перезрелые, сейчас лопнут, и живот, что опара пышная, сейчас подойдет, и лоно, и ноги – всё как у людей! Дядь Коля стоит, толь шарами лупает. А лешая-т ветку цоп – и ну хлестать собе по ляжкам, д» ишшо по-песьи и пришепетывает: чур, мол, д» расчур мене. Дядь Коля сейчас в чащу от греха, ин штаны не сронил. А тут Митрей как тут. Д» завидел лешую – едва не угорел со смеху: то ж Акулька, попова дочь перезрелая. Та в чащу, ровно стрела калёная.
А вечером, сказ’вают, сам отец Онуфрий к Гужевым пожал’вал: мол, люб ты, Митрей, моей Акулине, стало, обженивайся, а я, мол, уж не поскуплюсь на приданое. Митрей репу чесать, потому дело сурьезное: эт» на всю жизню окрутят – не выкрутишься. А дядь Коля:
– А давай я обженюсь, отец, уж больно мне по нраву пришлись телеса Акулины, больно глянулись.
– Тож» мне сынок выискался. – И скалит зуб на дядь Колю отец-т, на блудливого: мало убить эд’кого. – Тобе сколь годов, шелудивый ты пес: обженюсь! Я т’е обженюсь по мысалам. И в церкву носу не кажешь, гляди у мене! – А Митрей:
– А ты сколь даешь приданого? – Потому всё б отцу-т свому поперек: выкормил дядь Коля на свою плешь лба здоровенного!
– А тыщу! Д» ишшо в сундуках трешшит от вещи от всяч’ской.
– А и мне люба Акулина твоя.
– Добре, Митрей Миколаич, засылай сватов…
Но то было толь завтрева, про то покуд’ва и ведать не ведал отец, потому в три глотки