что, выгодоприобретатели от эксплуатации трудового народа надежно защищены законами, государственным аппаратом, идеологией и даже религией, – ходил свободно по кабинету больной. – Но скоро наступит следующая грандиозная стадия, она, я точно знаю, закончится потрясением основ государства. Маркс, то есть я, заявил: революции – локомотивы истории. Пролетариат в борьбе против буржуазии, против класса потребляющих, насильственным способом отбирает у них власть и превращает себя в господствующий класс. Уничтожим цепи рабства, нам нечего больше терять кроме этих цепей, так разобьем их доктор!!! Будьте с нами, вставайте в наши ряды, удавим капиталистов. – Больной протянул забинтованные кулаки для рукопожатия, и добавил. – А бороду вы все-таки выньте из мусорки, она вам еще понадобиться.
Когда оперативники снова приехали на место ЧП, в морг уже увозили обугленные человеческие останки. Были обнаружены осколки газового баллона, которым «Маркс» хотел снести стену, но вместо нее на воздух взлетели все члены его кружка. Неожиданно, дверь в кабинет главного врача оказалась заперта, как оперативники не стучались, никто не открывал, изнутри ни звука. Перелезли через распахнутое окно, в комнате никого, на столе оставался список пациентов погибших при штурме хозяйственного корпуса психдиспансера. Рядом лежал второй лист, на нем коротко записано: «Заявление, прошу уволить меня по собственному желанию, так как не согласен с политикой и методами работы диспансера. Ваш Эрнесто Че Гевара.»
меШОК
Трамвай затормозил на остановке «Прокатная». Мужчина, одетый в допотопную дубленку, с обезумевшим лицом, кому-то махая рукой, соскочил со ступенек.
– Чтобы ты сгнил, безбилетник, – проводила его женщина-водитель.
Дверь закрылась, трамвай тронулся. Снаружи кто-то хлопал по металлическому корпусу, кричал, догонял, но водитель предпочла ничего не замечать. Егор Тарабасов остался совершенно один в холодном салоне. Сильно чихнул. Внутри работал обогреватель, он не спасал от январского мороза, но хорошо гонял высохшую пыль. На окнах образовалась тонкая наледь. Через три часа наступит ночь, снаружи включились рекламные огни, сквозь стекло, они просачивались в качестве бесформенных граффити. Сиденья, различные крепления, и узлы, отбивали оглушительный ритм, каждый раз, когда колеса спотыкались о стыки рельс. Огни погасли – начался многокилометровый район с промышленными базами, на дороге ни одного человечка, территория вымерла, и так до конечной остановки. Егор недовольно поморщился, когда очередной скачок, сопроводил новый дотоле незнакомый ему звук. Он оглянулся, предположил: что-то упало, или сломалось, придется еще пешком добираться, за опоздание на работе по головке не поглядят. Ему показалось, что в конце салона, за задним сиденьем прячется ребенок, но плохое освещение не давало конкретного ответа. Любопытство взяло вверх, Егор встал, подкрался, его догадка не подтвердилась. Напротив напольного