по утрам делал зарядку, обливался холодной водой, не упускал возможности позагорать и старался добавлять в пищу «побольше витаминов». Из витаминов пока доступным являлся только горный лук, который уже несколько поднадоел, и с бичами по этому поводу у него нередко случались конфликты. Петрович со всей страстью потомственного пролетария-гегемона тихо ненавидел их всех – неоднократно отсидевших, толком нигде и никогда не работавших, кроме как на зонах. Но когда пили, Петрович отмякал, добрел душой и песни душевные хорошим голосом пел вместе со всеми.
Внизу, на базе, еще была разбитная повариха Наташка, также отмотавшая свое по малолетке, при ней находился Гриха – молодой жилистый парень цыганистой наружности с соответствующей кличкой, валютчик и отчаянный картежник из Ростова. Он тоже недавно досрочно освободился, но по каким-то очень веским причинам, ему пока не следовало появляться дома. Цыган с Натальей и Шнырь здесь оказались в первый раз, остальные сезонно работали у Сергея по несколько лет.
Это была его зоогруппа, входившая в состав отдельного противоэпидемического отряда Минздрава России. В здешних горах находился природный очаг чумы, и основной задачей отряда было отслеживание его активности, с чем они, более или менее успешно, но справлялись.
Снег все шел. День тянулся медленно. Они играли в «подкидного» на шолбаны, в шахматы и шашки по кругу. Потом Сергей рассказал пару почти реальных историй с приключениями из экспедиционной жизни. Все похохотали. Шнырь, в ответ, поведал несколько старых тюремных баек, с неподдельной искренностью в голосе убеждая слушателей, что всё это произошло вот прямо лично с ним. Особенно ярко, с образной жестикуляцией, у него получились описания про то, как однажды во время допроса он украл из холодильника у «кума» целую палку московской копченой колбасы, и как ему в одночасье удалось соблазнить молоденькую врачиху, пришедшую на зону «сразу после института».
К вечеру снег не прекратился, а усилился. Ветра не было. На столе у окна горела неровным язычком желтого огня коптилка из консервной банки, заполненной парафином от сгоревших свечей, и фитиля из свитой двойной нитки. За окном, иногда замирая, плыли вниз и вбок мириады огромных белых снежинок. Плоская, укрытая корьем, дерном и сухим навозом, крыша зимника сильно протекала, и они скучились на небольшом сухом пятачке нар, в дальнем углу дома. В этом месте поверх дерна на крыше они еще весной постелили двойной слой пленки, придавив его жердями и камнями.
Вечером сварили полпакета перловки, булькнув из бутылки в каждую миску пахучего подсолнечного масла. Спали под звуки частой капели с потолка. В зимнике было влажно и душно. Время от времени открывали дверь, и тогда в дом, вместе со свежим воздухом, тоже влетали снежинки и тихо таяли на пороге.
К утру снег закончился, открылось неестественной синевы небо. За альпийскими пиками