было записано горе и смерть, где мальчик рассказывал, как погибли его старшие брат и сестра, где девочка, в вялости спасительного шока, говорила о смерти матери. И стало отчетливо ясно, что прыгающие на волнах яблоки кому-то предназначались, успели для кого-то созреть, но уже никогда не будут согреты чьими-то ладонями.
Шли дни, расчищался понемногу пляж. Лагерная жизнь набирала обороты. Юнкоры учились, работали и даже, тайком от санэпидстанции, ворчуньи-санэпидстанции-перестраховщицы, купались в море. По вечерам собирались на открытой веранде и слушали музыку, глядя, как чайки бесшумно дирижируют невидимой скрипкой. А ещё ребята, конечно, спорили! И удивлённый «Орлёнок», привыкший к духовному единству своих питомцев, вбирал-вбирал в себя эти споры. Мой милый романтичный «Орлёнок» с наивностью и мудростью постаревшего и устаревшего педагога слушал новых ребят.
Я тоже слушал. Приглядывался. И, наверное, совру, если скажу, что пытался что-то прогнозировать. Хотя «материал» для прогнозов был редкостный… Ясно угадывалось, что многие из ребят совсем скоро будут определять духовную жизнь России. Кто-то сверкнёт в литературе, кто-то проявится в науке, кто-то в политике… Но мне вовсе не хотелось забивать себе голову тем, как будет выглядеть через недолгие годы российская элита.
Гораздо интереснее было дождаться, например, когда, закончив возню с газетой, выползет из редакционной комнаты Антон Помещиков из пятигорского отряда «Пламя». И очень интересно было НЕ СПРАШИВАТЬ, почему он и его друзья так демонстративно и ревностно расхаживают по лагерю в пионерских галстуках и с комсомольскими значками. Антон рассказывал, как отряд борется за существование; летели во влажный йодистый воздух сухие цифры: в совхозе столько-то заработали, фотоателье принесло такой-то доход, гонораров хватит на столько-то… – и это было информативнее.
Интересно было НЕ ОБРАЩАТЬ внимания, как задирается со всеми компания из Бирска. Хотя «не обращать» зачастую не получалось: та субкультура, которую они «сочиняли», отличалась эпатирующим хамством, нарочитыми сексуальностью и агрессивностью. Они откровенно вызывали всех на бой, на разборки, на пикировки… Иногда казалось, ради того лишь, чтобы приклеить своему оппоненту какую-нибудь кличку… Типа той, что прилепила одному из взрослых консультантов Натка Белюшина: КАРТОФЕЛЬНЫЙ ЭЛЬФ! (Кстати, Ната уже «блеснула»: недавно в одном из осенних номеров «Огонька» появился ее «взрослый» рассказ).
Если Натка была своим человеком в субкультуре, то Тимофей Нестик – во всем мироздании. Как внятно и бережно размышлял он о совести, о гармонии, о закономерностях и случае…
А озорно-легкомысленный москвич Юра Погорелый – останкинская телезвезда – лишь поначалу казался нарциссом, влюблённым в собственную дикцию. Вся дикторская «выдрессированность» его забывалась, стоило ему заговорить о хиппи.
Тень смерча, между тем, не оставляла лагерь.
Синоптики не исключали возможности