больше не было никакой жизни. Лишь тонкое переплетение волокон серебристого диводрева. Ничего. Совсем ничего.
– Уинтроу?
Этта. Она вернулась за ним. Она стояла на ступеньках трапа, глядя на него, стоявшего на баке на четвереньках.
– Иду, – отозвался Уинтроу. И кое-как поднялся.
– Еще вина? – спросила Этта.
Юноша молча помотал головой. Юноша или все-таки мальчик? Закутанный в свежую простыню, сдернутую с Кеннитовой постели, он выглядел сущим ребенком. Эту простыню Этта схватила в руки и предложила ему, когда они вместе кое-как ввалились в каюту. Кожа у него еще продолжала слезать, она ни в коем случае не перенесла бы прикосновений обыкновенной одежды. Теперь Уинтроу в неудобной и неловкой позе сидел за столом напротив капитана, и Этта отчетливо видела, что любая поза была для него неудобна, любое движение – мучительно. Он впихнул в себя какое-то количество еды, но лучше выглядеть не стал. Заживающие ожоги, оставленные змеиным ядом, покрывала блестящая прозрачно-красная пленка новорожденной кожи. В коротко остриженных волосах багровели плешины, как на чесоточной бродячей собаке. Но хуже всего, по мнению Этты, были его безжизненные глаза. В них отражалась лишь горестная утрата, не меньшая, чем у Кеннита.
Пират сидел здесь же – по-прежнему всклокоченный, в рубашке, застегнутой не на те пуговицы. И это Кеннит, всегда так тщательно заботившийся о своей внешности! Велико же было его потрясение, если он начисто обо всем позабыл. Этта едва могла заставить себя прямо взглянуть на любимого человека. За годы, прошедшие со времени их знакомства, он был сперва клиентом в «веселом доме», где она числилась шлюхой. Потом Кеннит стал человеком, которого она ждала. Когда же случилось так, что он увез ее из Делипая на своем корабле, это было счастье и радость, выше которой она ничего не могла себе вообразить. А та ночь, когда он сказал ей, что она ему небезразлична, и вовсе перевернула всю ее жизнь. У нее на глазах он из капитана одного-единственного судна стал владыкой целого пиратского флота. И даже больше – зря ли народ в открытую называл его королем Пиратских островов! Она думала, что навсегда потеряла его в тот штормовой день, когда он подчинил своей воле и бушующий океан, и даже морскую змею, ибо мыслимо ли было представить себя достойной подобного человека? Человека, избранного Са для великой миссии в этом мире? Теперь она со стыдом вспоминала о том, как горевала по поводу его вновь открывшегося величия. «Да, – думалось ей, – он воспарил. А я вздумала ревновать, вообразив, что новое величие похитит его у меня…»
Ее тогдашние переживания были очень нешуточными. Но могли ли они равняться с теперешними!
Теперь все было в тысячу раз хуже.
Ни битва, ни увечье, ни самый отчаянный шторм ни разу еще не лишали его мужества. Никогда прежде – до сего дня – она не видела Кеннита колеблющимся или растерянным. Даже и теперь он сидел за столом, держась очень прямо, расправив плечи, маленькими глотками потягивая