здесь неделями штаны протирать! На пять часов мы с Сашей договорились о встрече, чтобы на свежем воздухе обсудить его новые мысли. Наши роли распределены заранее: он предлагает, я критикую. И почти всегда оказываюсь прав. Ровно в назначенное время спустились во внутренний библиотечный двор, и, глубоко вдыхая морозный воздух, отправились неторопливым шагом вдоль решётчатой ограды, затем свернули на расчищенную дорожку, которая уводит в глубь чернеющих зарослей черёмухи, к кедровой аллее. Обычно мы дискутировали именно здесь, незаметно вытаптывая небольшую полянку на свежевыпавшем снегу.
На сей раз оппонент изначально казался мне миражом, чья иллюзорность вот-вот будет доказана. Нехорошее предчувствие надо гнать, а я зачем-то представил, что будет, когда Саломатин и его драгоценная гипотеза Бибербаха оставят нас. Это трудно вообразить, всё-таки мы знаем друг друга слишком давно, и пусть прошли годы, которые сделали нас очень разными, даже противоположными, – как жаль, как жаль его! Моя впечатлительность излишне разыгралась; боясь, что в следующее мгновение он уже исчезнет навсегда, рассыплется снегом с ветки, сказал: «Эх, Саша, Саша!».
– Чего, друже, стонешь? Давай лучше поговорим конкретно.
Вот он идёт рядом, конкретный человек в своём смешном балахоне, и рассказывает, что Тейхмюллер был прав полвека тому назад, и тут же, на снегу, жаждет показать новое определение для однолистной голоморфной функции, которое назрело у него в голове сегодня, а я гляжу на серые впалые щёки, ранние залысины, что светятся прозрачно—голубыми венками, и понимаю, что всё напрасно. Пора кончать. Сколько можно?
Красная замёрзшая шея, в руках старый портфель, в правом кармане дырка, в левом закомпостированный трамвайный талон, а на лице добродушнейшая улыбища, скрывающая великую гордыню: «Я, Александр Саломатин, всё могу!». Из-за неё наш чудак забыл о нормальной диссертационной теме, и с утра до вечера может говорить, думать, мечтать только о ней, единственной и неповторимой Гипотезе! «Я – математик» Как будто другие геологи. И если не берутся решать в своих диссертационных работах какую-нибудь гипотезу Пуанкаре, то зря едят народный хлеб! Уж по крайней мере не воруют куски в столовой.
– Ты понимаешь, как оказалась связана гипотеза с теорией чисел? А ведь по функции Кебе это давно было видно, и вот сегодня у меня наконец-то выплыла новая дефиниция, вроде что-то стало наклёвываться…
У него каждый день с утра что-то начинает проясняться. К вечеру вот, только вновь сгущаются потёмки. «Эх, Саша, Саша, всё, это – наш последний раз». И деньги булочкины растратил. Одно к одному. А может, взовём к родительской совести?
– Саша, ты ничего не забыл сделать?
– Да вроде бы всесторонне рассмотрел… Погоди, погоди. А ну, взгляни туда, как будто невзначай: видишь гражданку в длинном пальто, сапогах с пряжками, каракулевом чёрном берете, очках на лице близорукой прачки? Представь, эта