подспудный: до нее словно доносилось эхо с оборотной стороны сказанного, чем она озадачивала и даже ставила в тупик мужа, который усматривал в ее сивиллиных откликах на зауряднейшие вопросы некую истину, которой Вайолет, по его убеждению, обладала, но не могла толком выразить. С помощью тестя Джон исписал целые тома своими изысканиями. Дети Вайолет, впрочем, вряд ли замечали в ее ответах что-то особенное. Нора переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда мать приступит к обещанной постройке, но, так и не дождавшись, забыла о своей просьбе. Прозвенели каминные часы.
– Ого, – подняла голову Вайолет. – Они, должно быть, уже попили чай. – Она потерла щеки, словно внезапно пробудившись. – Почему ты не напомнила? Пойдем посмотрим, что там еще осталось.
Она взяла Нору за руку, и они направились к двустворчатой застекленной двери, ведущей в сад. Вайолет взяла со столика широкую шляпу, но, надев ее, вдруг застыла на месте, вглядываясь в легкую атмосферную дымку.
– Что это там в воздухе?
– Электричество, – ответила Нора, уже пересекая внутренний дворик. – Так говорит Оберон. – Она прищурилась. – Я его вижу – красные и голубые волнистые черточки. Будет гроза.
Вайолет кивнула и медленно пошла наискосок через лужайку, словно вступив в неведомую ей стихию, к каменному столику, откуда муж махал ей рукой. Оберон только что закончил фотографировать дедушку и малыша и теперь устанавливал все свои приспособления возле столика, жестами приглашая мать войти в кадр. Процесс съемки он сопровождал такой торжественностью, будто считал его долгом, а не развлечением. Вайолет вдруг ощутила жалость к сыну. Этот воздух!
Вайолет опустилась на скамью, и Джон налил ей чаю. Оберон поставил перед ними фотоаппарат. Обширная туча поглотила солнце, и Джон взглянул на нее с неудовольствием.
– Вот! Вот! – воскликнула Нора.
– Вот! – подхватила Вайолет.
Оберон открыл и снова закрыл объектив.
– Всё! – сказала Нора.
– Всё! – повторила Вайолет.
Передний край невидимого холодного фронта налетел на лужайку, завернув лацканы и листья, показавшие свою бледную изнанку; сквозь фигурный фасад ворвался в дом, взметнув со столика игральную карту и взворошив листы с упражнениями для пяти пальцев на нотной подставке рояля. Он всколыхнул кисточки диванных накидок и потрепал края драпировок. Острие холодного дуновения пронизало комнаты второго и третьего этажа и взмыло высоко вверх, откуда чеканщик весомых дождевых капель принялся щедро оделять ими людей.
– Всё! – крикнул Август.
IV
Цветами пойман, падаю в траву.
Все это летнее утро Смоки одевался для венчания. Он натянул на себя белый, слегка с желтизной, костюм – не то льняной, не то из альпаки, который, как всегда повторял его отец, когда-то принадлежал Гарри Трумэну. На внутреннем кармане действительно имелись инициалы Г. С. Т.; но, только назначив этот, совсем старый, костюм на роль