виднелись ее крохотные, новенькие грудки, завершавшиеся крупными, изменчивыми сосками: казалось, обе они только-только выступили из мальчишеской грудной клетки. Светлые жесткие волоски были совсем малюсенькими. О боже, навидался он тайных местечек. Август с необыкновенной силой ощутил всю странность освобожденной от покровов плоти. Следовало прятать эти уязвимые, беззащитные диковины, нежные, как тело улитки и ее чуткие рожки; обнаженность их выглядела чудовищной; Августу захотелось скрыть увиденное у Маргарет обратно в ее хорошенькое нижнее белье, гирляндой развешанное внутри машины, однако при одной мысли об этом желание восстало в нем вновь.
– О-о, – сказала Маргарет. Ей, пожалуй, немногое досталось от олуха, с жадной прожорливостью лишившего ее девственности: слишком многими другими мыслями она была занята. – Ты снова сделаешь это прямо сейчас?
Август промолчал: от него ничего не зависело. С таким же успехом можно было спрашивать форель, поддетую крючком, будет она еще трепыхаться или же нет. Сделка есть сделка. Август только недоумевал, почему после того, как узнаешь женщину, а она усвоит некоторые основы, вторая близость нередко дается труднее, с меньшим соответствием, чем первая: начинают мешать колени, локти. Впрочем, ничто из этого не мешало Августу при соединении влюбиться в Маргарет еще более страстно, чего он вовсе не ожидал. О, какие же они разные – тела, груди, запахи! Август даже не подозревал, что они настолько несхожи и неповторимы – так же как лица и голоса. Он узнал слишком много. Застонав от избытка любви и знания, переполнявших его, Август припал к Маргарет.
Было уже поздно; луна, взобравшись высоко на небо, уменьшилась, стала белой и холодной. Твоя печальна поступь. Из глаз Маргарет вновь покатились слезы, хотя они казались скорее природной секрецией, вызванной, быть может, лунным притяжением; она спешила скрыть свою наготу, но отнять ее у Августа было больше нельзя.
– Я рада, Август, – спокойно обратилась она к нему. – Рада, что это произошло между нами один раз.
– Что ты хочешь сказать? – Август не узнал своего голоса: он походил на хрип животного. – Один раз?
Маргарет смахнула с лица слезы тыльной стороной ладони: впотьмах она никак не могла застегнуть подвязку.
– Потому что я никогда его не забуду.
– Нет.
– Во всяком случае, помни об этом. – Маргарет подбросила платье и очень ловко натянула его на голову, потом, изогнувшись, немного поерзала на месте, и платье опустилось на нее, как опускается занавес по окончании спектакля. – Да, Август. – Она откинулась к дверце, сжав руки и распрямив плечи. – Ты меня не любишь, и это так. Да. Я знаю о Саре Стоун. Все знают. Все хорошо.
– О ком ты говоришь?
– Будто уж! – Маргарет посмотрела на него укоризненно: стоит ли портить все ложью, неуклюжим отпирательством? – Ты ее любишь. Это правда, и ты это прекрасно знаешь.
Ответить Августу было нечего. Это действительно была правда. В нем происходила такая грандиозная внутренняя