всего несколько дней. Обновлённую территорию рынка, которую с тех пор в городе называли Ямой, молодые люди окончательно объявили своей и, в счёт покрытия понесённых расходов, подняли арендную плату; несогласных отселили. Желающих занять освободившиеся места нашлось со значительным превышением, но самопровозглашённые хозяева рынка не стали ограничивать набор, и очень скоро палатки начали выползать из Ямы на её склоны и дальше – к домам частного сектора, которые стояли в историческом центре города ещё со времён последнего императора. Когда частный сектор с одной стороны, изгиб речного русла с другой, проспект Ленина с третьей и одноимённая площадь с четвёртой остановили расширение рынка, в Яме и на захваченных ею территориях начались уплотнительные процессы.
Странно, что компания сразу не отправилась искать китайца на рынок. Лао Ли появился на пустыре как раз той весной – после реновации Ямы. И каждое утро он ходил на рынок, навьюченный огромным мешком, в котором лежали смятые в кучу футболки и джинсы. Торговая точка Лао Ли находилась вне Ямы, местный капитализм оттеснил китайца на самую окраину рынка, к заброшенным барачным постройкам, возле которых полюбили решать свои дела наркоманы. Здесь лабиринты Ямских кишок прирастали небольшим аппендиксом, где устроили свою блошиную зону старушки и алкоголики, распродававшие найденное в кладовках барахло; обыкновенные покупатели не часто заходили сюда. Палаток здесь никто не ставил, весь товар либо раскладывался на плотной целлофановой подстилке и лежал прямо под ногами, либо развешивался на близрастущих кустах, либо держался цеплявыми пальцами и на плечах торгующего. Так поступал китаец: распахнутые руки были заняты джинсами и футболками, на голове сидела бейсболка с ярким рисунком и плоским козырьком, который тут же сгибался в параболу или ломался надвое, если у бейсболки появлялся новый хозяин.
Осенью китаец переместился из-за периметра к центру рынка. Жёлтое лицо, брошенное в привычную глазу толпу, было заметно в ней. Китаец не пропал, остался в городе, по-прежнему торговал шмотьём, неизвестно откуда ему доставшимся, однако теперь он стоял не на провинциальной окраине Ямской империи, – мать никогда не ходила по сомнительным закоулкам и вряд ли она даже подозревала об их столь близком соседстве, – место китайца было теперь внутри самой Ямы. Пшеничному показалось, будто его изнутри толкнули, когда его взгляд опознал фигуру, стоявшую возле сторожевой будки, мимо которой их проводила мать – вдоль палаток, отец чуть позади. По-тихому никак было не выскользнуть и за людей тоже не спрятаться: примут за вора – только хуже. Чувство было, что сопровождают на суд, и судить станут несправедливо: делал, не делал – виноват и всё, разговор окончен. Так уже было однажды, когда Пшеничный учился в начальной школе: в то время религия начала модной, и мать стала брать его с собой в церковь. Поначалу Пшеничному