писать. Эх, если бы король дал мне составить какое-нибудь необыкновенное письмо! Вот бы я настрочил!..
Брюль постоянно наполнял бокал.
Паули посматривал на кувшин, который снизу был шире и должен был содержать в себе еще порядочное количество вина.
– Мне нечего бояться, – говорил он, как бы для своего собственного успокоения. – Не знаю, помните ли вы, как однажды, в невыносимо жаркий день, его величество послал меня к той несчастной богине, которая звалась Козель; там меня попотчевали таким предательским вином. Вкусно оно было, как вот это токайское, но поистине предательское. Я вышел на улицу и вижу, что все вокруг меня так и танцует. О, плохо дело, а нужно было идти к королю писать депеши. Двое придворных подали мне руки и казалось мне, что я лечу, что у меня выросли крылья! Посадили меня за стол, даже перо должны были обмакнуть и подать мне в руку, и бумагу положить передо мной. Король сказал несколько слов, и я произвел на свет депешу, как мне потом говорили, неподражаемую, великолепную! Но на другой день и до сих пор, хоть убей, не знаю, что я писал! Достаточно того, что было хорошо и король, смеясь, в память этого происшествия подарил мне перстень с рубином.
Из кувшина вино все лилось в бокал, а из бокала в горло. Паули гладил себе грудь и улыбался.
– Собачья служба! – сказал он тихо. – Но вино такое, какого в другом месте и не понюхаешь даже.
Кувшин среди разговоров и вздохов пришел к концу. Последний бокал был уже мутный. Брюль хотел его принять.
– Стой! – крикнул советник. – Что ты делаешь? Природа выделила эти части не затем, чтобы их выливали, но чтобы скрыть на дне настоящую суть вина, эликсир, и самые питательные части!
Когда Паули протянул руку за бокалом, Брюль вынул из-под стола другой кувшин. При виде его советник хотел подняться, но радость приковала его к креслу.
– Что это? – крикнул он. – Что я вижу?..
– Ничего, ничего, – тихо сказал паж, – это только второй том произведения, заключающий в себе его окончание. К несчастью, – продолжал он весело, – стараясь доставить вам произведение с началом и концом, вам, столь любящему литературу…
Паули сложил руки на груди и наклонил голову.
– Боже мой, да кто же не любит такой литературы! – вздохнул он.
– Итак, – продолжал Брюль, – стараясь доставить вам полное произведение, я не мог достигнуть того, чтобы оба тома были одного издания. Вот этот второй том, – продолжал он, медленно приподнимая бутыль, покрытую плесенью, – раньше издан – это edito princeps[2].
– Прелестно! – воскликнул Паули, придвигая рюмку. – Налейте же мне этого сокровища, только одну-единственную страничку: не следует ведь злоупотреблять такой древностью.
– Но какая в нем польза, когда оно выдохнется и дух веков улетучится из него?
– Правда, тысячу раз правда! Но депеши, депеши! – воскликнул Паули, пожимая плечами.
– Сегодня депеши не придут, все дороги испорчены.
– Ну их! Если бы еще все мосты провалились! – вздохнул советник.
Рюмка