только глупые, немые рыбы!
В двенадцатый день я смотрел на потоп.
В тринадцатый день я смотрел на потоп.
В четырнадцатый день я смотрел на потоп с крыши дома своего, ибо вода подступила к окнам, и не было возможности выйти мне, чтобы сделать что-то. И узрел я, как мимо проплыл труп человеческий, как обжирали рыбы хладное тело его, сгрызая нос и уши, и воззрел я в море, и увидел, что пиршество рыбам выпало, что пожирают они трупы твари каждой, и нет пощады и уважения к мёртвым. И понял я, что не только человек виноват в том, что делается вокруг, что виновата сущность человека, сущность вложенная Богом в него. Тогда я пошёл на чердак, я вытащил парусину, которую однажды продал мне Иафет – местный торговец, он никогда не торговался и цены на товар всегда задирал до предела, но товар у него всегда был отличного качества. Отличной была и эта парусина.
В пятнадцатый день я начал работу, а закончил в двадцатый, когда вода уже не оставляла мне времени на доработку, я переделал пол второго этажа в подобие корабельного днища, я сделал девять переборок, установил на крыше мачту, спустил паруса и стал ждать. В конце двадцатого дня, мой корабль оторвался от пристани дома и пустился в плавание. Я слышал, что какой-то Ной строит ковчег… нам бы с ним не встретиться, а то нехорошо получится.
А пусть ещё дней двадцать будет с неба дождь! А я пока покину Арарат, разведаю, что там, за горизонтом.
Лилии
Она не возвращалась третий день. Такого раньше не бывало, он всё смотрел в окно, что выходит на север, всё ждал, что вот-вот она появится из-за угла соседнего дома, и лёгкой походкой подойдёт к парадной, поглядит в сторону окна и увидит его взволнованный взгляд. Но она всё не шла и не шла, минуты шли, а она не шла, уж кончился сахар, кончался и чай. Он знал, он точно знал, что она всё же придёт, она обещала, она придёт, она обещала. Он как всегда, купил к её возвращению цветы – лилии, её любимые цветы. Где-то за спиной, за стенами бетонными, за тысячью дорог и слов, садилось солнце, красило в оранжевые краски мир, скрывалось за далёким горизонтом, ложилось спать.
Однажды она пришла вся мокрая и злая, хотя на улице светило солнце и в разгаре было лето, она кричала, что попала под кошмарный, проливной, шумящий дождь, она дрожала и просила чтобы он её согрел. Тогда он снял с неё сиреневые босоножки, взял на руки и аккуратно отнёс в ванную, он включил воду, уложил её на дно и поливал из душа тёплою водой, прямо по сарафану, прямо по чулкам. Она смотрела на него, в глаза ему, тревожно и с некоторою опаской, она спросила, верит ли он ей, а он ответил, что конечно, верит, хоть по небу за целый день не проплыло ни облачка, лишь зной да по дорогам суховей. Причины нет не доверять, если она сказала, что промокла под дождём, так значит, всё и было.
Он спал урывками, какими-то кошмарными глотками сна, ему всё снилось, что она сошла с ума, что кто-то заточил