от перенапряжения, – сказал Толя. И добавил: – Я бы тоже не против.
– Ну, давайте, теперь встанем в очередь к этой скамейке, – почему-то раздраженно сказала Нат.
– Пойдем на ступени Орленка, – сказал Толян, – я че-то тоже не могу.
Мы остались со Светой.
– Помнишь, как Борис затрахал меня до потери пульса?
– Да.
– А до этого ты мне сапоги зимние подарил.
– Да.
– Здесь больше негде, трава сырая.
– Давай, как обычно.
– Миньет? Хорошо. Но учти: у меня миньет не получается. Я как не умела, так и не умею до сих пор.
– Хорошо.
Наконец, все хорошо закончилось, и мы отправились в мой дом. Я почему-то оказался с Галей, Света неизвестно куда делась, а Нат ушла с Толяном к нему на квартиру. Так-то он жил с буфетчицей из ресторана, но недавно расстался. Он не заехал за ней после работы, а наоборот, снял – пока ее ждал – телку в ресторане, и поехал с ней на свой склад. Толстая буфетчица этого ресторана узнала, и позвонила знакомым ментам, чтобы его задержали:
– Почему?
– Да у него прав вообще нет!
– Как же он ездил два месяца?
– Это вы у кого спрашиваете?
– Окей. – И ребята забрали у Толяна его уже почти легендарный горбатый Запорожец, который он купил за девятьсот рублей. Но чуть пораньше. Тогда деньги был дороже. Мог ли кто-нибудь думать, что деньги тоже могут иметь цену? Нет. Хотя и знали, что за один доллар дают всего шестьдесят копеек, кажется. Но ведь это не имело никакого практического значения. Считалось, что рубль – он и в Америке рубль. Точнее, рубль-то ничего не стоит, или мало, по крайней мере, а вот десятка, червонец для американцев и англичан это – Да. Деньги! Большие деньги.
– Интересно, почему червонец ценится, а двадцать пять рублей меньше. Тоже ценятся, вероятно, но как-то меньше. Никто не мог понять почему? А дело оказалось только в том, что их – двадцати пяти рублевки – в кино меньше показывают! Вот вам и кино.
А тут на те:
– Новая красная Девятка только что стоила шестнадцать тысяч, и то никто не брал, а уже тридцать. Через неделю – семьдесят. Еще через несколько дней – сто двадцать тысяч. По новым деньгам это, считай, двенадцать.
Да и вообще никто не верил, что слово:
– Миньет, – надо писать без мягкого знака, а говорить с мягким. И чтобы не забыть, лучше уж, конечно, и писать с мягким. Ибо слишком много информации не усвоишь вот так сразу. Приходится пока что цепляться за старое. И да не минет нас миньет, как и всё остальное человечество. Хотя Нат, как-то сказала одному блатному еврейской национальности:
– Сам сделай. – В ответ на то, что он попросил ее сделать миньет начальнику милиции, когда они вместе мылись в бане. Консервативность человеческой натуры, это, можно сказать, тоже неконсервативная вещь:
– Вот не буду – и всё. – А казалось бы:
– Почему?
Психология. Как сказала одна дама своему мужу:
– Я тоже беру, но не у мужа же.
– Правда,