записи в тайной тетради клялся, что он сожжет ее, но всякий раз его страсть одерживала верх. Порой он вновь и вновь перечитывал наивно доверенные ему чужие грязные откровения и, бывало, приходил в ярость, осуждая «всех этих клятвопреступников», от исповеди к исповеди не перестающих грешить (о, мон Дьё!). Поэтому сегодня после нескольких часов, проведенных в тесной исповедальне, у священника было особенно мрачное настроение. Того, что он нынче услышал, хватит не на одну «историю», а на добрых две дюжины. Голос справа приказывал ему оставить это недостойное пастыря занятие, но голос слева нашептывал в ухо соблазнительные обороты, изящные предложения, точные формулировки сюжетных линий. Дело в том, что отец Бернар не просто записывал чужие исповеди слово в слово. Каждую «историю» он превращал в рассказ, в повесть, в роман! И был о своем творчестве очень и очень высокого мнения. Втайне он считал себя новым Мопассаном, перед слегка придушенной с точки зрения современных нравов прозой которого он преклонялся и ранее. Еще в далеком детстве, когда двенадцатилетним недорослем он тайком от всех изучал «Милого друга», то неоднократно онанировал, переживая постельные подвиги авантюриста Дюруа.
– Дерьмо! – довольно громко произнес отец Бернар, выражая свое замешательство перед советами беса слева и ангела справа, и вдруг спиной ощутил чье-то присутствие. Он резко обернулся и увидел, что в дальнем углу костела, в полумраке неосвещенного правого нефа, на скамейке сидит некто и с интересом разглядывает сквернословящего священника.
– Гм… – только и смог вымолвить отец Бернар. – Неопознанная фигура поднялась со своего места и двинулась в сторону преподобного. Выйдя на свет, некто оказался отлично знакомым отцу Бернару прихожанином – французом по имени Жан-Жак Брасье.
– О, это вы! – с некоторым облегчением произнес преподобный. – Почему вы остались, мсье? У вас ко мне какое-нибудь дело?
Жан-Жак послушно кивнул:
– Я хотел поговорить с вами, святой отец.
– Разве вы не были на исповеди? – слукавил преподобный, которому голос Брасье был хорошо знаком. Нет, этот не был на исповеди, не то священник бы его запомнил.
– О нет. Я не решился. Вы знаете, я всегда неохотно исповедуюсь здесь, особенно когда на мессе полно народу. Мне кажется, что кто-нибудь может подслушать и тайна исповеди будет нарушена (Бернар едва заметно поежился). У меня, наверное, идея фикс, – виновато развел руками Брасье.
– Так что же вы хотите, мсье Брасье? – с легким нетерпением задал свой вопрос преподобный.
– Я хотел бы исповедаться вам теперь же. Здесь. Пока никого нет рядом.
– Ну что ж… Вы пришли к священнику с тяжелой душой, и я не вправе вам отказать, – отец Бернар внезапно почувствовал прилив странного чувства пустоты, будто на мгновение нечем стало дышать. Так всегда бывало с ним, когда он видел покойника, поэтому отпевание для отца Бернара было самым трудным обрядом, и