она, самая боль.
Я позвонила ему в Питер.
– Мам, ты надолго?
– Димуля, я не знаю. Наверное, надолго. Может быть, ты все-таки передумаешь и переедешь ко мне?
– Нет. Здесь друзья, школа… Нет, мам.
– Хорошо. Решай сам. Ты уже взрослый. Только помни, что я всегда тебе говорила: мама поможет в любой ситуации. Даже сейчас, когда меня нет рядом, только одно слово, и я буду с тобой. Я тебя очень люблю.
– И я, мамуль. Ты же знаешь. Не переживай. Все будет хорошо. Я тебя целую.
– Я буду тебе часто звонить. Только не думай, что я тебя бросила. Целую, родной.
Именно этот болезненный вопрос острой бритвой наотмашь полосовал мое сердце: не бросила ли я его ради кучи денег?
Вся эта трагикомическая история с Гранатой, которому почему-то не захотелось спокойно, сидя у себя «на хазе», получить причитающиеся ему деньги, а потребовалось мое личное участие и присутствие, нарушила все мои планы. Я не успела убедить, уговорить, в общем, «дожать» сына перебраться ко мне.
Больше всего меня смущало отсутствие серьезных доводов, или говоря по-научному, мотивационно-причинной базы моего поступка. Если бы я так поступила ради другого мужчины, ради большой и светлой любви, последней всепоглощающей страсти женщины на излете своей молодости, я смогла бы себя понять. А то ведь ради тихой спокойной жизни. Подожди, подожди, дорогая. А кто тебе сказал, что ты собираешься жить тихо и спокойно? Ведь все это сумасшедшее, сказочное богатство достанется ему! И все, что ты сейчас делаешь и будешь делать, ради него, твоего мальчика!
Господи, как я не люблю эти обманные слова: «ради тебя», «ради твоей же пользы». Нет, я их ненавижу! Как часто люди прикрываются ими, прежде всего, ради своей выгоды. Как часто взрослые, произнося их, несут зло, калеча и ломая детские души.
Все мое детство связано с этим рефреном. И хотя я была самым что ни на есть обыкновенным ребенком, родители наказывали меня за малейшую шалость, – для моей же пользы. В подростковом возрасте меня, для моей же пользы, приучали к домашней работе. Кто бы с этим спорил! Прекрасная идея! Вот только методы подкачали. Весь смысл воспитательного процесса сводился к тому, чтобы заставить меня что-то делать по дому как раз в тот момент, когда я занята своими детскими делами: когда играю с подругами, когда мне осталось прочитать две страницы в книге, когда я разучиваю новую песню на гитаре.
В моем тогдашнем представлении, да и в теперешнем, можно было немного подождать. Но нет, так же не интересно, нужно, чтобы именно сейчас, сию минуту, – опять-таки, для моей же пользы. И я, естественно, сопротивлялась, что давало родителям лишний повод сказать, какой у меня упрямый и несносный характер. Все свои решения они «продавливали» через мое неприятие. Может быть, поэтому я так не люблю всю эту домашнюю уборочную и готовочную маету. Самое лучшее, что они в дальнейшем сделали для моей пользы, это – оставили меня в покое. Но все мое детство, отрочество, да и юность были омрачены бесконечными конфликтами