Коллектив авторов

Пушкин в русской философской критике


Скачать книгу

если, пожалев трудов земных стяжанья,

      Вручая нищему скупое подаянье,

      Сжимаешь ты свою завистливую длань,

      Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной,

      Что с камня моет дождь обильный,

      Исчезнут – Господом отверженная дань.

      Жестокость и милосердие соединяются в образе Аллаха. Это две стороны единого величия. Вся природа свидетельствует о щедрости Бога:

      Он человеку дал плоды[106],

      И хлеб, и финик, и оливу,

      Благословил его труды,

      И вертоград, и холм, и ниву

      …

      Зажег Он солнце во вселенной[107],

      Да светит небу и земле,

      Как лен, елеем напоенный,

      В лампадном светит хрустале.

      …

      Он милосерд: Он Магомету

      Открыл сияющий Коран.

      Магомет – прибежище и радость смиренных сынов пустыни, бич и гроза неверных, суетных и велеречивых, не покорившихся воле Единого. Гибелью окружен разгневанный пророк. Только беспощадность Аллаха равна его милосердию – они сливаются в одном ужасающем и благодатном явлении:

      Нет, не покинул я тебя.

      Кого же в сень успокоенья

      Я ввел, главу его любя,

      И скрыл от зоркого гоненья?

      Не я ль в день жажды напоил

      Тебя пустынными водами?

      Не я ль язык твой одарил

      Могучей властью над умами?

      Мужайся ж, презирай обман,

      Стезею правды бодро следуй,

      Люби сирот, – и мой Коран

      Дрожащей твари проповедуй!

      Любопытно, что русский нигилист, Раскольников, заимствовал у пушкинского Магомета эти слова о «дрожащей твари». Два идеала, преследующие воображение Раскольникова – Наполеон и Магомет, привлекают и Пушкина.

      К числу любимых пушкинских героев «Записки» Смирновой прибавляют Моисея: «Пушкин сказал, что личность Моисея всегда поражала и привлекала его, – он находит Моисея замечательным героем для поэмы. Ни одно из библейских лиц не достигает его величия: ни патриархи, ни Самуил, ни Давид, ни Соломон; даже пророки менее величественны, чем Моисей, царящий над всей историей народа израильского и возвышающийся над всеми людьми. Брюллов подарил Пушкину эстамп, изображающий «Моисея» Микеланжело. Пушкин очень желал бы видеть самую статую. Он всегда представлял себе Моисея с таким сверхчеловеческим лицом. Он прибавил: “Моисей – титан, величественный в совершенно другом роде, чем греческий Прометей и Прометей Шелли. Он не восстает против Вечного, он творит Его волю, он участвует в делах божественного промысла, начиная с неопалимой купины до Синая, где он видит Бога лицом к лицу. И умирает он один перед лицом Всевышнего”».

      Но если бы Пушкин мог видеть не сомнительный эстамп Брюллова, а мрамор Микеланжело, он, вероятно, почувствовал бы, что титан Израиля не чужд Прометеева духа. Пушкин заметил бы над «сверхчеловеческим» лицом исполина два коротких странных луча – подобие двух рогов, которые придают созданию Буонаротти такой загадочный вид. И в нахмуренных