всего два часа. Ее выбор.
Мать смущенно молчала. Гена застыл. Всего два часа – и страшная ошибка (не ее – их!) если не исправлена, то стерта. И можно жить дальше, как будто ничего этого не было… Света могла бы поклясться, что именно в ту минуту впервые почувствовала такую теперь привычную боль в правой груди. Боль кольнула один раз, потом другой, тягуче заныла в подмышке. И прошла. На время уступив место другой, той, что в душе.
– Спаси его, Юра, пожалуйста! – Протягивая ему свое несчастливое сокровище, Света уже знала, что Юра – его единственный шанс.
Молока у нее было много, густого, жирного – только пей и расти, но Вовочка и выздоровев не пил. Не мог. Не мог держать голову. Не мог двигаться. Не теряя последней, горькой надежды на чудо, Света страдала, ища в бесчувственном теле своего мальчика проблески жизни, и, не находя, повторяла:
– Зачем вы меня оставили одну на сносях? Зачем? Зачем?
Очень мучил мастит. Долго и трудно заживал шов на животе. От таскания тяжелеющего, всегда расслабленного ребенка постоянно болела спина. Свете было все равно. Она видела, конечно, что Геннадий, растерянный, постаревший, заброшенный ею, как отслужившая вещь, начал пить. Понимала, что семейный бизнес рушится, потому что пожилая мать в одиночку уже не справляется со своей продуктовой империей. Можно было бы сказать мужу пару добрых слов, приласкать его, как он любит. Попросить его помочь матери с делами. Можно было бы даже, сняв у них лишний камень с души, нанять няню для мальчика и самой пройти обследование, как настоятельно советовал Юра, регулярно навещавший Вовочку, склонного к заболеваниям легких. Сегодня Света многое отдала бы за то, чтобы вовремя последовать Юриному совету. Однако тогда постигшая ее родных кара казалась ей вполне справедливой: для чего они хотели избавиться от Вовочки? Пусть теперь переживают вдвойне. И Света не шла к врачу, а снова и снова, день за днем смотрела в пустые, будто стеклянные глаза младенца, пела ему колыбельные, одевала в забавные ползунки, мало ела, плохо спала.
И каждый день, не отдавая себе в этом отчета, подспудно ждала Юру.
Прожив почти три десятка лет, она так и не узнала, что значит желать мужчину. Не как трофей, доказательство собственной ценности, а всем телом, до жаркой боли в животе. Сексуальное желание представлялось ей исключительно мужской привилегией, и когда подружки с упоением описывали свои любовные игры, про себя называла их выдумщицами и лгуньями. Сомневаться в своей правоте она начала только теперь, когда от каждого Юриного прикосновения, самого невинного и случайного, внутри всякий раз будто прокатывалось цунами.
Арина Михайловна на участившиеся визиты молодого врача смотрела скептически.
– Зачем, Светик, он без конца к нам ходит? Вовочка-то вроде в последнее время не болеет совсем… Для чего ему лейб-медик? Только деньги даром переводить.
– Ну конечно, чего на убогого тратиться! Пусть бы помер поскорее! Так? – злилась Света.
– А хоть бы и так, – мать, как ни странно, даже не возразила, – ты к нему прилепилась, как к кукле, совсем с ума сошла, ничего не замечаешь,