к маленькому отряду. Родные всегда считали ее опасной и неприспособленной невротичкой. Вряд ли теперь они могли изменить свое мнение. И потом, что за идея выбрать Канаду? Судя по доходившим до нее вестям, там жили не лучше. Они бросили вызов «бескрайним диким просторам» и оказались в чистом поле без электричества и воды. Она представляла, как ее сестра Коринна, такая кокетливая, утонченная, элегантная, хрупкая, нудная, выходит из бревенчатой хижины с ведром, идет, проваливаясь в снег по колено, к колодцу, разбивает лед своими тощими ручками… По крайней мере она была соответственно экипирована: Коринна могла бы обуть всю инуитскую деревню в свою коллекцию сапожек угги; они были у нее всех цветов: рыжие, черные, коричневые, бежевые с золотыми блестками, бежевые с серебряными блестками, серые с отливом, серые матовые, высокие и низкие, с роговыми пуговками и без. И потом, вся гамма мехов – норка, выдра, волк, бобер, барашек, целый отвратительный бестиарий, обретший наконец смысл в этом арктическом холоде и державший в тепле ее намеренно чересчур худое тело.
Мейлы, которые посылала Роксанне мать, так и сочились сожалением сквозь литанию о «необычайных причинных красотах», о возвращении к истокам благодаря этим красотам, открытии своего «я» и исконных ценностях, рожденных этими причинными красотами. Мать, очевидно, хотела сказать «первозданными» или «первобытными»; французский язык никогда не был ее сильной стороной. Роксанна задавалась вопросом, кто занимается воспитанием трех ее племянников. Коринна и Гаэтан вряд ли могли научить чему-то интересному. Малышам лучше было бы учиться охоте и рыбной ловле у старого индейца.
Роксанна окунулась с головой и на миг подумала, что можно было бы принять побольше ксинона и спокойно ждать, чтобы смерть сделала свое дело. Но у нее никогда не хватило бы духу; она давно это знала. Бессмысленно ей лелеять перспективу самоубийства по всей форме, действенного и осознанного, не оставляющего никаких сомнений в намерениях. Это не для нее. Самоубийство не для трусишек. Это смело, это классно… Она же, Роксанна, будет продолжать о нем помышлять, бросая томные взгляды на коробки с лекарствами на столике в ванной и думая с болезненным – но о, каким сладким! – колотьем в желудке о револьвере Мехди, к которому она запрещала себе прикасаться, отлично зная при этом, что у нее нет никаких шансов пустить себе пулю в лоб. Она мечтала, грустила, жалела себя, ни капельки собой не любуясь; она была жертвой своих слабостей, обреченной всю жизнь прощать себя, подобно героям бельгийских франкоязычных фильмов, которые показывали до кризиса, юношам и девушкам, ставшим жертвами судьбы, общества или предшествующих потерянных поколений, своего патрона, плохой организации дорожной сети, загрязнения воздуха в предместье Льежа и поди знай, чего еще. Героям, которые несли, как трофеи, свою ничтожность и неприспособленность к жизни.
Лучшее, до чего додумалась Роксанна, заигрывая со смертью, – не надевать, выходя из дома, маску и перчатки. Она хлопала расшатанной дверью и расхаживала по улицам отвязной