не свойственным ему, – ты знаешь, я виню себя в том, что его больше нет. Зря я назвал его Рудольфом, я много раз сожалел об этом. Видишь ли, в нашей семье существует многовековая традиция называть сыновей именами, начинающимися на букву «Р». Рональд, Румперт, Ричард, Рейн – все были, а Рудольфа, до него, у нас в роду и не было. Когда он был маленьким, мне очень нравилось это имя, казалось, что оно ему идёт. «Рудольф» означает «красный волк» в переводе с древнегерманского, это имя лидера, победителя! – мистер Клаус потряс жилистым кулаком прямо перед носом Катерины, – но, наш Руди не был сильным. Он рос тихоней и неженкой, тянулся к матери, хоть я и просил её не слишком баловать сына. Когда пришло время идти в школу, оказалось, что детям он совершенно не нравился. Они дразнили его, потешались над ним. «Рудольф Клаус» показалось им смешным именем. Вроде как тот красноносый олень из детской сказки про Санта Клауса; за сыном привязалось прозвище «Красный нос». Вот уж не думал, что моего мальчишку, красавца и умника, будут дразнить в нашей католической школе, где и дети-то все были нам как родные. Ладно, если бы он был толстым или там рыжим, хромым ли кривым, или ещё каким, – дети жестоки, они не терпят дефектов в своих товарищах. В нём же не было изъянов, он рос красивым, ладным мальчиком. Но, наверное, это было лишь видимостью, а слабость была у него внутри. Дети это чувствовали, они намного более чуткие существа, чем мы. Одноклассники обзывали его, подкладывали ему в ранец мёртвых цыплят и прочие мерзости, швыряли в него камнями, подсторожив после занятий. Уж чего только моя жена не делала, чтобы только помирить его с этими детьми. Она и плакала, и ходила к родителям, и полицию вызывала, и подкупить их пыталась, то игрушками, то сладостями, всё без толку. Руди было очень тяжко это переживать, он забивался на чердак и проводил там целые дни, играл в свои паровозики и читал. Отправлять его в школу каждое утро было событием не из приятных. Он плакал и умолял, и кричал, но куда от школы денешься? А учился он вполне сносно, особенно математика у него хорошо получалась. Вдруг он воспрял духом, это пришло так же внезапно, как и исчезло потом. Какое-то время он вдруг стал подниматься сам по утрам, собираться в школу, бежал туда без слёз. Мы с женой и поверить не могли в это, просто вне себя были от радости. Вот, думали, Господь услышал наши молитвы. Даже расспрашивать его боялись, но он сам как-то обмолвился. Сказал, мол, отец Гэндроу понимает его, как никто другой. Уж так мы были рады с женой, я передать не могу, так благодарны пастору. Жена и пекла для него, и варенья варила какие-то; он же всё принимал с большим достоинством. И вдруг опять, – как чёрной тучей накрыло. Руди стал ещё грустнее и совсем замкнулся, так мы прожили ещё несколько трудных лет. А за две недели до его пятнадцатого дня рождения наша жизнь и вовсе закончилась, – мы потеряли своего Рудольфа. Он просто ушёл в школу и не вернулся. Оказалось потом, что и в школе его не видели.
Я помню отчётливо каждую минуту последнего