Я бы так не смог.
В кафе за чаем нам рассказывала о парке девушка по имени Мэнди. На экране висящего под потолком телевизора обнимался и катался по траве со львами и гиенами её муж Кевин. Он зоолог и режиссёр, который снимает про своих друзей документальные фильмы. «Не знаю, смелый он или просто тупой», – пошутила Мэнди. Туалет возле кафе разделялся на «Lions» и «Lionesses».
***
От мюзикла «Умоджа» я ожидал этнографическо-туристической тоски. Совершенно зря: он оказался иллюстрированной историей южноафриканской музыки. Невероятно пластично двигаются в бисерных костюмах женщины с мощными, но очень притягательными ногами и небольшими обнажёнными грудями. Бьют в барабаны мощные самцы в звериных нарукавниках и юбках. Потом все они переодеваются в пиджаки и платья в стиле пятидесятых или длинные белые балахоны – и танцуют, танцуют, и поют, поют. Слова самые простые, ведь для песни достаточно самых простых слов, а точными их делает музыка.
Слово «умоджа» (это суахили) означает что-то вроде духа совместности, соборности, если по-русски; но соборность эта какая-то первобытная, начальная, и по определению жизнерадостная. К тому же слово «соборность» выдуманное, а слово «умоджа» нет. Наверное, лучше перевести его как «мир» в людском значении. Публика в зале, которая временами подпевала во весь голос и тоже чуть не пускалась в пляс, – и белая, и чёрная, в большинстве своём юная. И белые, и чёрные сидели рядом, но в одной компании либо только белые, либо только негры. Так везде – в магазинах, в ресторанах, на улицах. Апартеид кончился, люди живут вместе, но вряд ли совместно; совместно они работают. Белое население страны сокращается; и будет жаль, если Южная Африка станет в будущем исключительно негритянской, потому что в совместности её красота и сила.
В Африке я, человек филологичный, вдруг понял, что смог бы жить среди другого языка, и утрата языковой идентичности не станет для меня критической (раньше я не задумывался о том, что для множества людей это является каждодневной реальностью). Человека связывает с другими не только язык, и для жизни достаточно самых простых слов. Это будет, возможно, полуживотным состоянием – но как раз в той степени, когда разница между человеком и животным отчётливо видна. Тонкие оттенки смыслов – это необязательная роскошь. Я привык в ней жить, но она мне ничем не обязана. Правда, людей разъединяют не только языки, и моё желание присоединиться к чужому не означает, что меня примут.
На следующий день я стоял в йоханнесбургском аэропорту перед сувенирным магазином Out of Africa и думал о том, что его название (в честь известного фильма) точно передает отношение к Африке европейцев: место, куда можно съездить надолго или ненадолго, но откуда нужно обязательно возвращаться. Но я бы жил там, мне захотелось стать негром. И это не было желанием стать другим – наоборот, это было близко к желанию быть самим собой. Тем более, что я не знаю в точности,