услышал, что девственница может вылечить сифилис, – сказала Куколка и рассмеялась своим странным дребезжащим смехом, будто камешки гремят в стеклянной банке. – Выкинул деньги на ветер!
Отставшая было Мэри прибавила шагу.
– Сколько тебе было лет?
Куколка пожала плечами.
Это значит, что она не помнит или что это не имеет значения, подумала Мэри.
В тот день Куколка больше ничего не сказала, но потом, некоторое время спустя, когда Мэри спросила снова, все же ответила:
– Мало. Так мало, что я ничегошеньки не знала. Подумать только! Я тогда решила, что парень в меня пописал, можешь себе представить! – И она снова рассмеялась этим жутким смехом. Казалось, он исходил из самой ее утробы.
Как-то мартовским вечером за церковью Сент-Мэри-ле-Боу Мэри наткнулась на пару матросов. Они во все горло орали «Старые шлюхи Англии».
– Вечер добрый, мои золотые, – сказала она, но, кажется, они ее не услышали.
Тот, что был повыше, затянул куплет:
Было время, мы могли
Баб иметь и драться,
Хрен стоял, и нож был остр,
Хошь куда вонзаться.
К первому присоединился второй:
Но теперь мы словно куча
Старого дерьма.
Вдвоем они заголосили припев:
Старые шлюхи, добрые шлюхи,
Куда вы девались, куда!
Мэри стояла рядом и с улыбкой дожидалась окончания песни. Наконец один из матросов повернулся к ней. Его штаны были расстегнуты, и свой инструмент он держал в руке. Мэри сделала шаг вперед, но он толкнул ее в грудь.
– Да я к тебе и вилами не притронусь, дорогуша! – крикнул он.
Мэри отскочила, но матрос все же успел окатить струей мочи ее лучшую фиолетовую юбку. Его приятель попытался присоединиться, но он гоготал как безумный и не смог как следует прицелиться.
– Да чтоб сгнили ваши поганые содомистские задницы! – завопила Мэри.
Она, конечно, знала, как постоять за себя, однако это было слабым утешением. Потом, в Крысином замке, Мэри попыталась отчистить юбку. Куколка клялась, что она совсем как новая, но Мэри все равно чувствовала едкий запах мочи.
Вообще-то она не имела ничего против того, чтобы делать это с заднего хода. Немало клиентов хотело заниматься этим только так. Некоторые мисс заявляли, что они скорее дадут перерезать себе горло, чем позволят подобную мерзость, но Мэри не понимала, из-за чего весь шум – ведь, в конце концов, между той и этой дырками не более дюйма. Этому ее обучил один часовщик; и хотя Мэри оставила на его руке глубокие отметины своих зубов, потом она была очень благодарна ему за урок. В тот, первый раз, она оказалась совсем не готова и не поняла, зачем часовщик поплевал на свою штуку. Когда он протолкнул ее внутрь, Мэри завизжала от боли. Но потом – и в ту ночь, и в другие – она научилась одному трюку. Если представлять себе, как со скрипом отворяется дверь или как слезает кожура с апельсина, то больно почти не будет. Мэри Сондерс могла раскрыться