дому Капетингов? Ведь никто не желает свергнуть вашего сына, мадам! Мессиры графы Тулузский, и Булонский, и Бретонский, и прочие благородные сеньоры всего лишь хотят быть уверены, что свободы и привилегии, обеспеченные им благой памяти Филиппом Августом, останутся с ними и приумножатся. Что берегам нашей прекрасной Франции не будет угрожать враг ни с юга, ни с севера. Что до совершеннолетия его величества Людовика государство будет в надёжных, верных руках!
– Мои руки, – улыбнулась Бланка, – стало быть, ненадёжны и неверны.
– Мадам… – де Рамболь уронил руки и взглянул на неё с выражением наибольшего отчаяния, какое только может изобразить христианин пред лицом женского упрямства и вздорности. – Ответь я вам сейчас от чистого сердца, по собственной совести, сказал бы: моя королева, вера моя в вас не уступает моей вере в Господа нашего Иисуса Христа. Но я ныне здесь как выразитель позиции французского баронства и совета пэров, посему: да, мадам, совет считает, что женщина, отравившая короля и подделавшая грамоту о вручении ей регентства, не заслуживает особенного доверия.
– Тибо, вы слышали? – Бланка повернулась к графу Шампанскому, рассеянно возившемуся с гончей и, казалось, почти не слушавшему разговор. Архиепископ Тулузский снова дёрнул плечом и скосил глаз. – Теперь они утверждают, что я убила моего мужа. Что скажут дальше? Будто я голой летала на метле в ночь перед Пасхой и участвовала в ведьмовском шабаше?
– Мадам! – архиепископ уже не скрывал возмущения. – Я лишь передаю вам слова и волю совета пэров…
– Что ж, в таком случае, вас не затруднит передать им мои слова и волю. Скажите, что Бланка Кастильская, королева Франции, готова к диалогу с французским баронством, но лишь при условии, что диалог этот не обернётся монологом со стороны благородных пэров. Скажите им, что я не собираюсь урезать привилегии, дарованные моим тестем, напротив, все силы свои положу на то, чтоб продолжить им начатое и воплотить им задуманное, как поступал в недолгом своём правлении мой супруг. Что касается их требований… Я полагаю, вопрос об освобождении узников Лувра можно будет ставить, лишь когда король вернётся в Париж.
– А когда он вернётся в Париж? – встрепенулся архиепископ. Тибо встрепенулся тоже, услышав об узниках, – с куда как менее воодушевлённым видом. Бланка помнила, как враждовал при жизни его отец с Рибо Булонским.
– Сие не от меня зависит, ваше преосвященство. Лишь только я буду уверена, что моему сыну за стенами Монлери не грозит никакое насилие, – сей же час мы тронемся в путь.
– Если дело только за этим, я уверен, совет пэров немедленно отрядит сопровождение…
– Говоря о насилии, – прервала его Бланка; она то и дело его прерывала, и её это забавляло – смотреть на синие жилы и красные пятна, которыми покрывалось одутловатое лицо прелата, – я разумею прежде всего насилие, источником которого являются вассалы его величества, забывшие присягу. К чему это лицемерие, мессир де Рамболь? Вам ведь прекрасно известно,