Бланке донесли об этих разговорах ещё в Суассоне, и у неё было время как следует обдумать это.
– О, всего лишь гнусные сплетни, не сомневаюсь! – спохватился Моклерк. – И однако же они не способствуют упрочению вашего и без того, признайте это, сложного положения. Наш король был, как известно, совершенно здоров – я знал его с детства, и, уверяю вас, он никогда ничем не болел, я в жизни не встречал человека здоровее. Жаль, что его величество Людовик, ваш сын, явно не пошёл здоровьем в отца. Я давно не видел его, и вчера на коронации был просто потрясён: бедный мальчик так худ, так…
– Этот бедный мальчик отныне ваш король, – сказала Бланка, чеканя слова. – И в будущее воскресенье вы принесёте ему оммаж. Вы и ваш кузен Филипп Булонский. Посему привыкайте, мессир, говорить о моём сыне в том тоне и теми словами, какие до́лжно использовать, говоря о помазаннике Божьем.
Моклерк моргнул. Похоже, он и впрямь переоценил её слабость и не ждал такого отпора. О, как хотела бы Бланка сейчас встать против него, взглянуть ему в глаза не снизу вверх, но прямо! Она была очень высока для женщины и на большинство мужчин могла смотреть не поднимая головы. Её мужа Людовика всегда это раздражало – сам он был мал ростом и коренаст. Но увы, сейчас она не могла встать.
Она не была уверена, что отёкшие, отяжелевшие ноги удержат её.
– Простите, мадам, я не хотел показаться непочтительным, – кротко сказал Моклерк. – Но, право слово, лишь родственные чувства и тревога равно за вас, за нашего юного короля и, более прочего, за будущность королевства заставляют меня быть столь откровенным и, быть может, немного резким. Ведь вы умная женщина, ваше величество, и вам без меня прекрасно известно нынешнее положение дел. Вы знаете, что и граф Тулузский, и король Англии, и герцог Фландрский, равно как все прочие враги Капетов, не преминут воспользоваться тем, что после многих лет величия Филиппа Августа трон франков остался почти без защиты. Ибо, при всем нижайшем почтении, какое я питаю к наследнику моего дорогого кузена Людовика, сыну вашему двенадцать лет, и он не может вести франков в бой.
«А ты, стало быть, можешь, – подумала Бланка. – Так же, как твой набыченный булонский кузен».
– Вы прекрасно знаете, мессир, что до достижения моим сыном совершеннолетия не он будет решать судьбу Франции.
– О да! Это будете делать вы! – воскликнул Моклерк и вновь воздел руки к потолку, столь рьяно, что Бланка услышала, как треснул шов у него под мышкой. – Вы, назначенная регентшей в какой-то более чем сомнительной грамоте, якобы продиктованной королём своему исповеднику на смертном одре. Вы, как сами вы сказали, женщина на сносях, вдова, лишённая поддержки, опоры! Вы так несправедливы, так безжалостны к себе, ваше величество! И ещё более безжалостны к вашим друзьям, ибо мешаете им протянуть вам руку тогда, когда вы более всего в ней нуждаетесь!
Он постоянно переходил от угроз и обвинений к лицемерному заискиванию. Какой же всё-таки глупой, вздорной, недалёкой женщиной он её считал. Неужто он впрямь шёл к ней, веря, что