к нему, на которое нет ответа; просил его побывать и у сестрицы и отобрать от неё словесно, получила ли она все. Авось, добьюсь толку. Ответ пришлется уже в Киссинген. И от Плетнева письмо нежное ко мне от ноября прошедшего года с уведомлением, что послали продолжение того, что отдал тебе; а я просил опять прислать первый номер. Где же все это?
Одно письмо от апреля 1838 г. из Петербурга и Дрездена чрез Петербург! Один князь Александр Николаевич аккуратен. Он давал читать Жубера государю и послал уже экземпляр в Москву. Уведомь, куда писать к тебе и когда? Где будешь? Album твой у Циркура, но он не надеется добиться руки Nodier, ибо он всем отказывает, а надоедалам-дамам пишет des choses scabreuses, чтобы отучить их от просьбы. Может, он даст одно из своих писем. От Ламартина постараюсь добиться, по и его жена часто за него пишет; впрочем, это как – мощи: была бы вера. Сент-Ббв часто у нас. Передам поклон твой Réc[amier]. Шатобриан о тебе всегда справляется и жалел, что не был в воскресенье.
Жаль Языкова! Долго ли он в Ганау пробудет? Я бы заехал, если бы знал наверное. Моя Клара – страдалица: le tic douloureux мучит ее; кричит, валяется на полу, почти в беспамятстве от боли. Теперь лучше, но тяжело расставаться с больными. Сейчас получаю подарок от Давида: статуйку сидячего Тика. Удивительное сходство! Жаль, что ты не навестил его рабочей: вся знаменитая современность в лицах! Базилевский здесь; получил письмо от графа Велгурского: сыну лучше. Ожидают сюда отца, а мать к сыну. Жуковский 'не был в Неаполе, ибо влюбился в Рим и под конец жил у Кривцова.
Не худо бы ему после Рима и Ганновера освежиться в Англии. Нельзя не радоваться, что он, поэт, пожил и насладился в Италии; но и нельзя не огорчаться за него и за истинные обязанности, кои лежат на нем, что он не исполнил святой, не отклонимой от него обязанности, для коей приставили его к наследнику; не его вина была бы, если бы он и надоел напоминаниями; не рисовать, а читать, учиться надлежало. Я сужу строго, по я все еще люблю его, как брага, а вы, как поэта-друга и баловня вашего. У него должна была быть одна мысль: заронить искры, пробуждать чувство, обращать, отвращать от балов и парадов и устремлять на лучшее устройство; заговаривать о важном, хотя бы и не слушали его, не отвечали ему. Россия, друзья истинные его и отечества не заглянут в его альбумы, а спросят, что узнал он и его воспитанник; чем прельщался он и что вывез из Германии и Англии для России. Ему надлежало так надоесть великому князю и прочим приставникам, чтобы быть отослану или с дороги, или по возвращении, и тогда бы он дорисовал свой album спокойною кистию и со спокойною совестию на досуге и сохранил бы otium cum dignitate. Вообрази себе, что Плетнев, учитель языка и литературы и корреспондент пишет письмо ко мне, хотя с чувством о старых наших сношениях, которое меня тронуло, но с грамотностью замоскворецкой дамы. И он – наследник журналиста Пушкина и биограф его!
Б[улгаков] прислал мне «Современную песню» Д. Давыдова. Какая подлость в слоге! Но вот и порядочная строфа:
А глядишь: наш Лафайет,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей.
Впрочем,