постоять. В нем не было стержня.
– Я так не думаю.
– Ты ведь его не знал.
– Я видел его тело и мертвых врагов вокруг. О сыне Бардана ходит много историй, и ни в одной не говорится, что он трус. После гибели своего отца он селился в разных местах под разными именами – но его каждый раз узнавали и вынуждали бежать. Но трижды по меньшей мере ему пришлось сражаться. Близ Дренана его окружили пятеро солдат, и один ранил его стрелой в плечо. Бресс тогда нес на руках ребенка. Как рассказывали потом уцелевшие солдаты, он уложил дитя около валуна и кинулся на них. Они имели при себе мечи, а он был безоружен, но он отломил с дерева сук и мигом повалил двоих, а остальные пустились наутек. Уж тут-то все правда, Друсс, – я это знаю, потому что среди них был мой брат. На следующий год его убили в сатулийском походе. Он говорил, что сын Бардана – чернобородый великан, наделенный силой шести человек.
– Я об этом ничего не знал. Почему он мне не рассказывал?
– А зачем? Не очень-то, видно, лестно быть сыном чудовища. Ему, наверное, не доставляло радости рассказывать, как он убивал людей или оглоушивал их дубиной.
– Выходит, я совсем не знал его, – прошептал Друсс.
– Да и он, похоже, не знал тебя, – вздохнул Шадак. – Это вечное проклятие отцов и детей.
– А у тебя есть сыновья?
– Был один. Погиб неделю назад в Кориалисе. Он полагал себя бессмертным, и вот что из этого вышло.
– Что с ним случилось?
– Он бросился на Коллана, и тот изрубил его на куски. – Шадак закашлялся и встал. – Надо поспать немного. Скоро рассвет, а я уже не столь молод.
– Спокойного тебе сна.
– Да, парень, я всегда сплю спокойно. Ступай к своим родителям и скажи им что-нибудь на прощание.
– Погоди! – воскликнул Друсс. Воин задержался на пороге. – Ты верно сказал. Я не хотел бы, чтобы Ровена осталась одна в горах. Я говорил в гневе…
Шадак кивнул:
– Силу человеку дает то, что вызывает в нем гнев. Помни об этом, парень.
Шадаку не спалось. Он удобно устроился в кожаном кресле, вытянул длинные ноги к огню и положил голову на подушку, но образы и воспоминания продолжали клубиться в его уме.
Он снова видел перед собой сатулийское кладбище и Йонасина, обнаженного по пояс, с широкой изогнутой саблей и маленьким железным щитом на левой руке.
«Что, дренай, страшно?» – спросил он.
Шадак, не отвечая, медленно отстегнул перевязь и снял теплую шерстяную рубаху. Солнце грело спину, свежий горный воздух наполнял легкие. Нынче ты умрешь, шепнул ему внутренний голос.
И поединок начался. Первую кровь пустил Йонасин, задев грудь Шадака. Больше тысячи сатулов, собравшихся вокруг кладбища, разразились криками. Шадак отскочил назад.
«Уж не намерен ли ты покуситься на мое ухо?» – небрежно бросил он. Йонасин сердито зарычал и снова ринулся в атаку. Шадак отразил удар и двинул сатула кулаком в лицо. Кулак отскочил от скулы, но Йонасин пошатнулся, и Шадак ткнул его мечом в живот. Йонасин успел отклониться вправо, и клинок распорол только кожу на боку. Настал черед Йонасина