был странен:
ночами не спал
и соседей будил
громким возгласом,
вдруг,
о чем-то вспомянутом.
Про него говорили,
что он – нелюдим,
ну, а он-то
всего лишь
не шел на попятную:
он людей заносил изначально
в два ясных столбца —
в плюс и минус.
И далее
плюсом отмеченных,
представлял себе всех —
под занавес,
у конца
пути своего земного —
отрезка вечности.
Престарелый ребенок,
двадцатых своих годов;
суеты вокзальной
поклонник,
обожатель
заброшенных станций…
Пламень солнца ему был —
призыв,
фосфор лунный —
зов.
Снисходительный
к стольким вещам
и готовый придраться!
Мне в наследство
кроме:
полночный его бред,
черный
чайноголизм,
кровля рваная
кленов
рыжих…
Старший друг мой невиденный
и —
мне роднее нет! —
старший брат —
не единственный! —
Единокнижный.
Его ремесло
Теперь я воюю.
С той самой даты.
Отринув изгибы
поникших плеч. —
То он мне сковал
серебристые латы
и —
легкий в руке моей —
острый меч.
И он же
в отряде
моих раздумий
суровых
ратников
снарядил…
Две армии —
в братской крови
тонули,
он —
битву сковавший —
а был невредим.
Вернулась.
Живая.
«Какую другую,
кузнец,
снарядите
и следом —
рать?
Поправьте
коня драгоценную сбрую
и тесную Вашей руке рукоять
меча моего
Вы потрогайте,
ну же!
Ах, как Вам —
уверена! —
повезло:
другие —
от Вас —
по кровавым лужам… —
Какое гуманное
ремесло!
А все же мне жаль Вас:
дорогою дальней
не манит нещадная битва
ничья.
И в Вашем жилище —
одна наковальня
еще горяча.
«Бороться…»
Бороться
с этим!
Леса прогибая плечом,
озера с морями и реки шагая вброд.
Внутри,
с собою —
как борются с саранчой
в масштабах страны,
призывая к борьбе
народ.
Чтоб, с верным пафосом
все ороша поля,
спокойным жестом поправив за ухом прядь,
насмешки и гордости
весь