кому возможно выйти к двери.
Когда я Сольвейг, чужды города
душе моей, оскалившейся дико,
прозрачной, как озерная вода,
и плачущей, как тает кубик льда,
от в соснах заблудившегося крика.
Когда я Сольвейг, голос твой дрожит,
дурной мой Пер, гонимый злой молвою.
Позволь мне, друг, твою заштопать жизнь,
брат нелюдимый, здесь расположись —
в тепле огня и терпком духе хвои…
Когда я Сольвейг, ты – уже не плох,
совсем иное я пою отныне:
пусть люди знают, Пуговичник, Бог,
что путь мой солнечный и лыжный непрерывен!..
На маяк
До сих пор впечатление, будто выходишь к доске,
до сих пор вызывают, и жизнь преподносит уроки
в ежедневном зубрении… В кровь обиваю пороги,
ты в тумане одна – яркий флаг на моем маяке
в красном платье своем выпускном… Почему до сих пор,
по какому веленью, богов каких проклятой воле
мой бумажный кораблик так редко находит свой порт?
Потому что тебе не понравилась книжка Пиньоля?
Мой смотритель, поверенный всех моих мизерных дел,
я в шторма пробираюсь на свет, катастрофы минуя!
Буревестник садится на тонкую руку к тебе —
это я окунаюсь в густую житейскую бурю.
Это я рада встрече и счастлива дружбе, когда
крики чаек пронзительны над воцарившимся штилем…
Маякни! – По колено мне будет большая вода!
И приду, как столетьями в гавань суда заходили.
Д’Арк
Ты ныне выдумана или позабыта
окажешься, как канувшая ночь, —
в моих мечтах всегда стучат копыта,
а Францию не в силах превозмочь
враги, пока ты войска во главе
и у Христа за пазухой. Живая
в моих строках: и не забронзовев,
и до агонии, предательски сгорая.
Не меркнет блеск твоих сребристых лат,
и знамя вслед вовек не потускнеет.
У завоеванных оказывалась врат,
и покорились райские той деве,
которую Набоков обожал[3],
как ночью с нею бывший лотарингец,
которая, пылавшая душа
такая же, сестрой была Марине[4]…
Как скромен рядом с их стихами мой,
едва выходит должная осанна!
Крести меня мечом, склоняюсь, Жанна!
Пребудь со мной и страстной, и святой.
На 30 декабря
Шагать, бодрясь, по ледяному насту,
без сна, не признавая полумеры,
от белой мглы не опуская век…
Не сдамся Королевы Снежной царству,
пылающая нежностью и верой
так, что и на подлете тает снег.
Когда мне с ним и день нещадно краток,
малышка перед страшным словом «Вечность»,
что не мираж в пороше, вдалеке…
С любимым – не любителем перчаток —
могу, подняв забрало, ей навстречу
идти и руку греть в своей руке.
Капризам