простонал граф.
– О, чудовище! – проворчал его королевское высочество.
– Сколько вы за него возьмете? – спросил художник.
– За его нос! – воскликнула ее светлость.
– Тысячу фунтов, – сказал я, садясь.
– Тысячу фунтов! – повторил художник задумчиво.
– Тысячу фунтов! – подтвердил я.
– С ручательством? – спросил он, поворачивая нос к свету.
– Да, – отвечал я, высморкавшись.
– Это настоящий оригинал? – спросил художник, почтительно прикасаясь к моему носу.
– Хе! – отвечал я, скрутив нос набок.
– Не было ни одного снимка? – продолжал художник, рассматривая его в лупу.
– Ни одного, – отвечал я, задрав нос еще выше.
– Удивительно! – воскликнул он, пораженный изяществом этого маневра.
– Тысячу фунтов! – сказал я.
– Тысячу фунтов! – повторил он.
– Именно! – сказал я.
– Тысячу фунтов! – опять повторил он.
– Ни более ни менее! – сказал я.
– Вы их получите! – сказал он. – Хороший экземпляр.
И тут же выдал мне чек и срисовал мой нос. Я нанял квартиру на Джермен-стрит и послал ее величеству девяносто девятое издание «Носологии» с портретом обонятельного органа. Повеса принц Уэльский пригласил меня на обед. Мы собрались – все львы, все recherchés[132].
Был тут современный Платоник. Он цитировал Порфирия, Ямвлиха, Плотина, Прокла, Гиерокла, Максима Тирского и Сирийского.
Был тут сторонник идеи человеческого прогресса. Он цитировал Тюрго, Прайса, Пристлея, Кондорсе, Сталь и «Честолюбивого студента со слабым здоровьем».
Был тут сэр Положительный Парадокс. Он объявил, что все дураки были философами и все философы дураками.
Был тут Эстетикус Этике. Он говорил об огне, единстве и атомах; о двойственной и предсуществовавшей душе; о сродстве и разъединении; о первичном уме и гомеомерии.
Был тут Теологос Теолог. Он толковал о Евсевии и Арии; о ересях и Никейском соборе; о пюзеизме и субстанциализме; о гомузиос и гомойузиос.
Был тут Фрикасе из Rocher de Cancale[133]. Он рассказывал о цветной капусте с соусом veloute; о телятине a la St. Menehoult; о маринаде a la St. Florentin; об апельсинном желе en mozai’ques[134].
Был тут Бибулюс О’Полштоф. Он распространялся о Латуре и Маркобруниен, о Мюссе и Шамбертене, о Ришбур и Сен Жорж, о Гобрионе, Лионвилле и Медоке; о Бараке и Преньяке; о Грав, о Сотерне, о Лафите, о С-т Перэ. Он покачивал головой, смакуя кло де-вужо, и отличал с закрытыми глазами херес от амонтильядо.
Был тут синьор Тинтонтинтино из Флоренции. Он рассуждал о Чимабуэ, Арпино, Карпаччио и Аргостино; о сумрачном тоне Караваджо, о грации Альбано, о колорите Тициана, о женщинах Рубенса и о шалостях Яна Стина.
Был тут ректор местного университета. Он высказал мнение, будто луна называлась Бендис во Фракии, Бубастис в Египте, Дианой в Риме и Артемидой в Греции.
Был тут турецкий паша из Стамбула. Он не мог себе представить ангелов иначе, как в виде лошадей, петухов и быков, и полагал, что