мальчишка сопливый жеребца самого резвого умыкнул! Если бы шею дурень сломал – ты бы виновен был!
Как никогда, князь Невер походил на разъяренного быка: приземистый, тяжеловесный, с наклоненной вперед головой и налитыми кровью выпуклыми глазами. Его пушистые совьи брови топорщились, а борода с легкой проседью трепетала, как трава под дуновением ветра.
– Княже! – вдруг раздался знакомый голос. По аллее цветущих каштанов стремительно приближался дворский воевода Дмитрий. На стальной черепице его полированного панциря, туго переплетенного красными ремнями, леденели солнечные блики. Из-под короткой пластинчатой брони Дмитрия струились зернистый подол кольчуги и край поддоспешной рубахи, окаймленный ярким орнаментом.
– Государь, разговор есть!
По выражению лица воеводы Невер сразу понял, что это не для посторонних ушей. Он хмуро кивнул другу головой.
– С тобой, аспид, я еще разберусь! Пока судьбу твою не решил, но мало не покажется! – бросил князь напоследок конюху.
Небрежным жестом он позвал за собой Дмитрия, и они отправились по аллее в сторону дворца, сияющего, будто ларь резной кости. Между двумя белокаменными палатами в три яруса протянулись длинные сени, над которыми вырастал бревенчатый теремной этаж. Раздвоенные окна улыбались расписной слюдой, а тесовые шатры6, венчавшие терем, вонзались в небо пестрыми наконечниками копий. Над резным дубовым крыльцом взгромоздилась толстобокая кровля – бочка, похожая на нос перевернутой кверху килем ладьи.
Не дойдя до палат, они свернули к затаившейся в тени раскидистых дубов запруде. В этой части двора было тихо и укромно, ведь все хозяйственные постройки – кузни, мыльни, конюшни, медовуши – находились в другом конце.
– Ну, Дмитрий, чем порадуешь меня?
Князь уже немного пришел в себя; кровь отхлынула от головы, и глаза его снова стали синими, как небо.
– Княже, людишки мои верные из посадских нашептали, что по полудню Ладимúра, княжича гривноградского, в Панцирной слободе видали и на Ладнорском торгу. Говорят, бахвалился он, что Гривноград теперь над Сеяжском главенствовать будет, а тебя, государь, ослом трусливым бранил.
– Как? Брешут, гады! Княжич с отцом вместе на рассвете отбыл, ты же сам их до ворот градских провожал! Кто эти людишки твои? Почто брешут и смуту сеют?
– Не думаю, княже, что брешут. Люди проверенные, да и стали бы они? Ведь знают, что вскройся обман, головы им не сносить.
Прищурившись, воевода наморщил удлиненный залысинами лоб. Лицо его поблескивало капельками пота.
– Государь, тут нечисто что-то, как пить дать. Мы с дружинниками выведали, что потом тройка его через Солнечные врата в сторону Златолесска укатила. Поехали по следу. В двух деревнях его еще видали, а после Ловья его и след простыл. Но соглядатаи божатся, что сам княжич это был.
– Ты что, думаешь, не уехали они, хотят предать наш союз?
Воевода присел на дерновую скамью, положил рядом с собой высокий конический шлем с кольчужной бармицей7.
– Бог