направляющая, загробные таблички встречающих. Кафель поисков и ожиданий, громады аэропортной мяты, кубиклы с немыми девушками в униформах. Хлопнуло включателем в барабанных перепонках. Сглотнул кофе, стоя в дверях, на выходе из старой жизни. Настоящий шум жизни.
Первую, старую и грязную жизнь, так просто не сглотнешь.
Наденька.
*
– Помочь? – переспрашивает рыжая Джудит у тестя. – Если человек нуждается в помощи, я могу подсказать, что я бы делала в его ситуации. Если он принимает мой совет, я могу помочь. Если он продолжает тонуть в соплях, то и некому помогать.
Декларируемое торжество операционизма. Неустранимое расхождение между действием и декларацией. Падающего – подтолкни. Последнее действие автора афоризма перед припадком – заступничество за лошадь, побиваемую извозчиком.
Джудит встает из-за стола мыть посуду и из кухни доносятся резкие и шуточные ее приказы, адресованные младшей дочери. Тесть, покряхтывая, идет проверять домашние задания старшей внучки.
Неизвестно из какой точки, внутренним зрением охватывает Питер мистические каменные плацдармы. Не сверху, не в профиль, не из-под, а безразличной диарамой даются ему каменные разводы пленки человеческой, разводы бензина в лужах вселенной.
Питер пьет кофе в кабинете на Таймс Сквер и размышляет о том, как правильно сказать о своем диагнозе жене.
Смерть социализирована.
*
Мигает желтый срединный глаз дорожного Будды, трогается трамвай, трепещет резинка на дверях, надрывается, исходит в треньканьи телефон в сумочке. Перепутан снимок Питера Тарса из Нью-Йорка, перепутан, исковеркана карточка медицинская диагнозом ложным, драматическим. Ошибка ужасная, ужасная, ужасная, mistake terrible.
Глубины даются в расфасованном виде, площади же – периметром.
Стремит к асфальту горшок с аллоэ существованье. Столкнувшись со спутниковой тарелкой на пятом этаже, отскакивает по направлению к дороге запоздалый баллистический снаряд любви Романа Родионовича, любви звериной, безосновной и потому крепчайшей, безрезультатной, – и летит дальше, дальше, дальше. Сильна, как смерть, любовь.
Взвизгивает, газует зверь Петра Павловича Пунцева, подруга верная, Лёля-666, и, в испуге от удара горшка по крыше, выворачивает руль единственно живой Петька-Хорей, кризис по ошибке изживая, реакцию свою изумительную в сторону иных царств направляя. В сторону нагоняющего судьбу трамвая выворачивает машину, черный след резины на асфальте оставляя.
Рассыпаются под скрежет металла из рук Наденьких кинематографические клише, вот-ографии, снимки корчащих рожи молодых людей и подруг в бикини.
Просыпается и засыпает от укола стекла в висок Иван Андреевич Пустовойт, вдыхая запах сирени.
Роняет портфель служитель культуры Андрей Михайлович Иевлев и вываливается на потолок трамвайный книга Артура Шопенгауэра, «Мир как воля и представление»