о своём приезде отправить не удалось: телеграф работал только на правительственные депеши и распоряжения властей.
Заснеженная тропинка, похрустывая под валенками офицера, привела его к реке, покрытой льдом и засыпанной снегом, перевела на другой берег, и вскоре Иван Петрович стоял у самой калитки тестиного дома, из двух печных труб которого поднимались к небу два прямых столба дыма: печи топились с вечера для ночного тепла в доме, а вертикальные столбы дыма предупреждали о том, что ночью мороз усилится, и завтрашний день будет студёным, но ясным и безветренным.
Иван Петрович толкнул калитку, оказавшуюся ещё незапертой на ночь, и вошел в просторный двор, вычищенный от снега, который был переброшен в огород: и двор чист, и весной огород наполнится дополнительной влагой от стаявшего снега, что весьма полезно для огородничества, ибо майские засухи бывают здесь ежегодно и наносят большой урон урожаю овощей, – так ему говорила в тот прошлый приезд тёща – Евдокия Платоновна, которая в это самое время вышла из дровяного сарая с охапкой березовых поленьев в руках.
Завидев постороннего во дворе, женщина подошла ближе и, признав в госте своего зятя, охнула от неожиданности и выпустила поленья из рук. Поленья рассыпались по двору, а Евдокия Платоновна подошла к зятю и облобызала его троекратно в щёки по крестьянскому обычаю.
– Добро пожаловать, дорогой гостюшка, – приветствовала женщина Ивана Петровича, – мы с мужем уж и не чаяли до весны увидеть зятька: война проклятая идёт и идёт, не позволяя вам, Иван Петрович, навестить жену и дочку. Дочка ваша, Августа, такая славная девочка получилась по божьему промыслу, и Анечка, жена ваша, здорова, так что в добрый час приехали вы, Иван Петрович к своей семье, – приговаривала тёща, собирая дрова.
Иван Петрович прихватил тоже несколько поленьев и следом за Евдокией Платоновной вошёл в дом, открыв тёще дверь. Они оказались в кухне, где у стола сидел тесть – Антон Казимирович, и строгал сапожным ножом длинные ветки сушеного табака: он готовил себе очередную порцию махорки.
Тесть, будучи заядлым курильщиком, за годы ссылки пристрастился к местному сорту табаку, хорошо вырастающему в здешних местах, сажал его в огороде, убирал, высушивал в сарае и прятал на сеновале под крышей, чтобы зимой, вот так на кухне, аккуратно измельчив табак, набить махоркой свой кисет и, закончив работу, скрутить самокрутку, зажечь её от горячего угля, добытого из печи, и потом сидеть у печи, блаженно потягивая душистый дым и выпуская его в топившуюся печь, которая утягивала табачный дым вместе с дымом от горящих поленьев в трубу, и далее из трубы вверх к мерцающим звездам холодного ночного неба.
Конечно, став купцом, он мог позволить себе дорогой табак, но привычек курильщики обычно не меняют, и Антон Казимирович довольствовался привычным домашним табаком-самосадом.
На скрип открывшейся двери Антон Казимирович не обратил внимания, полагая, что это возвратилась его жена, пошедшая в сарай за дровами.