и о дворце в Вавилоне, гордой Телкизе, своей жене, происходящей из очень знатного рода, – первой даме города, первой среди вавилонских красавиц. Но он тут же оборвал нить воспоминаний и взглянул на Нанаи.
Она стояла неподалеку с глиняной табличкой в руке. Нежный румянец заливал ее щеки, а в глазах светилось нетерпение и страх перед будущим.
Ею вдруг овладела неуверенность, и, будто единственную опору в жизни, она сжала в ладонях глиняную табличку, на которой виднелись контуры священного быка с созвездием над головой и маленьким полевым цветком под ногами.
Полководцу захотелось взять у нее что-нибудь на память. Нечаянно она сама обратила его внимание на табличку.
– Чтобы я не забыл о твоем наказе, подари мне эту табличку, – попросил он.
Нерешительно посмотрела она на его протянутую руку, с сожалением перевела взгляд на табличку и наконец отдала ее.
Он сунул ее в колчан для стрел, но успел поймать огорченный взгляд Нанаи.
– Тебе жаль этого куска глины?
Она смущенно кивнула.
Впрочем, разве можно сравнить утрату этой таблички с ценностью услуги, которую обещал оказать солдат? Этот резец был единственным у нее, но, если бы он попросил, она отдала бы и его.
Нет-нет, ей ничего не жаль, но почему он все не едет? Она хотела бы мысленно уже пережить минуту, когда верховный военачальник его величества царя Валтасара будет дивиться рассказу о пастушке Нанаи.
– Ах, езжай уж, солдат, – торопит она его, и голос ее дрожит.
Набусардару тяжело расставаться с ней, не хочется уезжать. В водовороте жизни ему выпала редкая и притом такая необычная минута отдыха.
Однако довольно. Надо с решительностью воина прервать ее и подумать о другом – о грозящих Вавилону опасностях, о когтях персидского хищника, о ненавистной Эсагиле, о слабых правителях Халдейской державы, о коварном фараоне. Все это прутья, сплетенные в один бич, которым время подхлестывало его отвагу, решимость и любовь к отчизне. Ему давно пора было стоять перед царем с докладом, что к тайному совещанию он будет располагать уликами, свидетельствующими об интригах персидских шпионов в державе и о подстрекательстве ими доброго халдейского люда против царя Вавилона.
Давно пора ехать, а он все медлит.
– Трогай же, солдат! – повторяет Нанаи. И, видя, что он по-прежнему не двигается, сама понукает лошадей.
Лошади дернули, встав на дыбы, и вот уже галопом мчатся по пастбищу, направляясь к царской дороге, ведущей вдоль Евфрата.
Набусардару хочется еще раз оглянуться, но нельзя из-за бешеного бега коней. Словно стройный ствол, он врос ногами в дно колесницы, покачиваясь на ухабах и крутых поворотах. Неудержимо удаляется его фигура, теряясь в просторах полей, будто проваливаясь в землю. Вот уже виден только шлем, да иногда взовьются гривы коней.
Нанаи осталась одна со своим стадом.
Вокруг нее раскинулось зеленое пастбище с мелкими головками маргариток. Рои бабочек взлетают над лугами и вновь опускаются с высоты к открытым