а я-то все время думал, что это мой секрет. Он говорил со мною об этом, как о чем-то вовсе нас не касающемся. Он сказал, что вполне естественно, чтобы сын время от времени испытывал ненависть к своему отцу, а равно и к матери, иногда же – ко всем на свете.
– Человек способен любить, – сказал он, – но способен также и ненавидеть. В основном он, конечно, любит, но и без ненависти ему не обойтись. Ненависть – полезнейшее чувство, если его правильно понять.
Когда мой отец сказал, что завтра же утром мне, может быть, захочется домой, к матери, я разозлился на него и закипел ненавистью. От отца моя ненависть не укрылась, и мне сразу сделалось стыдно.
Мы спустились по лесенке из гаража, вошли в дом, и отец включил проигрыватель и поставил свою любимую пластинку – концерт Моцарта. Он подошел к окну и стал смотреть на море. А мне пришло в голову покопаться в его рабочем ящике и проверить, все ли инструменты на месте. Было очень тихо. И очень тихо играл рояль, очень тихо, но не так, чтоб его не расслышать и не угадать, что он скажет дальше.
Я сказал отцу:
– Ты хочешь, чтоб я завтра уехал?
Он не обернулся. И не ответил сразу, но я знал, что рано или поздно он ответит.
– Слушай, – сказал он наконец.
Он заговорил очень тихо, но я все равно слышал, и его слышал, и рояль, и впечатление было такое, будто музыка и слова его текут в согласии друг с другом.
– Слушай, – сказал он. – Ты и я, сын и отец, всякий сын и всякий отец – это в сущности один и тот же человек, только первый моложе, второй старше. Но в то же время мы и не знаем друг друга. Как не знаем чужого. Как не знаем случайного встречного. Я, конечно, хочу, чтобы ты остался, но мне ненавистно думать, что ты, может быть, сочтешь себя обязанным остаться, дабы доставить мне удовольствие.
– Я не останусь, если не захочу.
– Спасибо.
Солнце
Многое в эту ночь приключилось со мной во сне, но бо`льшую часть я забыл. Не забыл я только одно – что летал. Сам, то есть без самолета, без ракеты и не как птица, просто сам – летал и был очень горд, оттого что это у меня так легко получается.
Моя мать была страшно удивлена.
– Смотри не упади, – сказала она.
Моя сестра была удивлена пуще матери. Она все бежала за мной и нудила:
– Я тоже хочу летать. Научи меня.
Мой отец сказал:
– Недурно.
Я проснулся, услышав, как отец стучит на машинке. Но и не проснувшись еще, я слышал стук его машинки и, надо полагать, довольно долго, так как помню, что мне приснилась еще уйма всякой всячины, и все под этот стук, только во сне мне казалось, что это бьет барабан, и время от времени я принимался маршировать, точно солдат на параде, с той лишь разницей, что маршировал я один. Но стоило мне и в самом деле очнуться, как я тут же соскочил с постели и кинулся в столовую. Отец мой сидел за карточным столиком, таким, который можно складывать и убирать в чулан. Он работал при свете электричества, потому что было еще темно.
– Можно мне одеться?
– Конечно.
– Который час?
– Скоро шесть. Через несколько минут будет уже