сне. Признаться, что он отчаянно трусит любой (а не только малоинвазивной) операции, оказалось некому. Сосед, решавший кроссворды, сам должен был в ближайшее время «ложиться под нож», Марины он стеснялся, друзей тоже, а с врачами разговор не клеился. Вернувшись из ординаторской с исписанным блокнотиком, он тут же, несмотря на строжайший запрет заведующего, залез в Интернет, где и пропали остатки его самообладания. Ужасные знания, полученные на медицинских форумах, забыть никак не получалось, не получалось и отвлечься, и только вечером, когда к Вадиму пришел анестезиолог, доказавший, что бояться надо не хирургов, а именно его, стало легче. Вадим на какое-то время смирился со своей участью, на смену страху пришла жалость к молодому, не выучившему английский язык и не успевшему, в сущности, сделать ничего плохого человеку. Но скоро и смирение прошло. Ему не давали покоя неувиденные горы, леса, поля, ненаписанные книги и непоцелованные женщины, – все то, о чем он и не думал неделю назад. И Вадим поклялся, что если выживет, то будет ценить каждую минуту, отпущенную небесами, и проведет остаток жизни так, чтобы никогда об этом не жалеть.
Потянулись мучительные часы ожидания. Вадим не находил себе места и маялся, ничто не занимало его, ничто надолго не отвлекало. Погода установилась под настроение: Москву заполнила промозглая февральская мгла, одинаково серая утром и вечером. Не надеявшийся уже оказаться снаружи Вадим неожиданно получил разрешение отлучиться – нужно было купить особые скрепки и чулки, которых не выдавали в больнице. Впервые за несколько дней он ожил, взял в хранилище пальто и вышел на улицу.
Все было как всегда. Здоровые люди спешили по делам, сидели в кафе, томились в пробках. За детьми, возвращавшимися из школ, следовали бабушки с ранцами. Гуляли с хозяевами собаки. Повседневность, в которой он не участвовал, каждым своим проявлением напоминала о болезни.
Вадим пересек площадь и купил билет в Аптекарский огород. Старинный сад в центре города, с чернеющими вязами и осевшими сугробами, звучал в унисон гомонящей улице. Было просто и тихо. Дряблая песочная дорожка вела в оранжерею. Он переступил порог и оказался в очередной реальности, среди буйства запахов и красок. Не знавшие уныния диковинные растения наполняли пространство собой и ароматом далеких стран, тянулись в стороны и вверх, в зимнее московское небо. Под самым куполом оранжереи скривила тонкую шею рожденная для лучшей жизни финиковая пальма. Время в очередной раз перехитрило человека, мыслившего сиюминутным, и все желающие могли теперь наблюдать за противостоянием алюминиевого каркаса и финиковой кроны. Вадим тоже долго смотрел на упрямое дерево, пока не вспомнил про скрепки, и тогда заторопился к выходу.
В больницу он вернулся, как домой. Он больше не хотел свободы, сейчас его место было здесь. Когда по расписанию выключился свет, замерев лишь над столиком дежурной сестры, он повернулся на бок и заснул, не думая больше о том, что будет.
Хирургическое отделение находилось на втором этаже, в специальном корпусе. Попасть туда можно было только голым и на специальной