Иван Александрович Гончаров

Обломов


Скачать книгу

стал смотреть прямо ему в глаза.

      – Чувствуешь ли ты свой проступок? – спросил Илья Ильич.

      «Что это за „проступок“ за такой? – думал Захар с горестью. – Что-нибудь жалкое; ведь нехотя заплачешь, как он станет этак-то пропекать».

      – Что ж, Илья Ильич, – начал Захар с самой низкой ноты своего диапазона, – я ничего не сказал, окроме того, что, мол…

      – Нет, ты погоди! – перебил Обломов. – Ты понимаешь ли, что ты сделал? На вот, поставь стакан на стол и отвечай!

      Захар ничего не отвечал и решительно не понимал, что он сделал, но это не помешало ему с благоговением посмотреть на барина; он даже понурил немного голову, сознавая свою вину.

      – Как же ты не ядовитый человек? – говорил Обломов.

      Захар все молчал, только крупно мигнул раза три.

      – Ты огорчил барина! – с расстановкой произнес Илья Ильич и пристально смотрел на Захара, наслаждаясь его смущением.

      Захар не знал, куда деваться от тоски.

      – Ведь огорчил? – спросил Илья Ильич.

      – Огорчил! – шептал, растерявшись совсем, Захар от этого нового жалкого слова. Он метал взгляды направо, налево и прямо, ища в чем-нибудь спасения, и опять замелькали перед ним и паутина, и пыль, и собственное отражение, и лицо барина.

      «Хоть бы сквозь землю провалиться! Эх, смерть нейдет!» – подумал он, видя, что не избежать ему патетической сцены, как ни вертись. И так он чувствовал, что мигает чаще и чаще, и вот, того и гляди, брызнут слезы. Наконец он отвечал барину известной песней, только в прозе.

      – Чем же я огорчил вас, Илья Ильич? – почти плача сказал он.

      – Чем? – повторил Обломов. – Да ты подумал ли, что такое другой?

      Он остановился, продолжая глядеть на Захара.

      – Сказать ли тебе, что это такое?

      Захар повернулся, как медведь в берлоге, и вздохнул на всю комнату.

      – Другой – кого ты разумеешь – есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру. Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет… «Куда, мол, ты?» – «Переезжаю», – говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» – а?

      Захар взглянул на барина, переступил с ноги на ногу и молчал.

      – Что такое другой? – продолжал Обломов. – Другой есть такой человек, который сам себе сапоги чистит, одевается сам, хоть иногда и барином смотрит, да врет, он и не знает, что такое прислуга; послать некого – сам сбегает за чем нужно; и дрова в печке сам помешает, иногда и пыль оботрет…

      – Из немцев много этаких, – угрюмо сказал Захар.

      – То-то же! А я? Как ты думаешь, я «другой»?

      – Вы совсем другой! – жалобно сказал Захар, все не понимавший, что хочет сказать барин. – Бог знает, что это напустило такое на вас…

      – Я совсем другой – а? Погоди, ты посмотри, что ты говоришь!