задумался. – Знаешь, похоже, Аббатиковой я когда-то нравился. Но не думаю, что это было настоящее чувство. Так, что-то детское, поверхностное, едва ли серьезное…
Таня спохватилась, поймав себя на мысли, что начинает его жалеть. А от жалости до любви, как известно, один шаг. Разве не так же она когда-то полюбила вихрастого Валялкина?
– И из-за того, что ты жил у ведьмы, ты решил за мной ухаживать? У тебя нет шансов, – заявила Таня решительно.
Все-таки этот тип, сдернувший ее ночью с постели и заставивший следовать за золотой нитью, ужасно тревожил ее в последнее время, нарушал хрупкую внутреннюю гармонию.
Глеб усмехнулся:
– Ну, нет так нет. Думаю все же, что я еще помучаюсь…
Таня повернулась и быстро вышла. Уже шагнув на первую ступень длинной лестницы, она повернулась, опасаясь, что Бейбарсов последует за ней. Однако Глеб этого не сделал. Он вновь чертил что-то тростью на пыльном полу, и, казалось, его занимало теперь только это.
Всю обратную дорогу Таня с раздражением думала о Бейбарсове. Он казался ей самоуверенным и напористым человеком, в котором, однако, было нечто такое, что заставляло ее вспоминать о нем куда чаще, чем ей самой того хотелось.
И лишь на Жилом Этаже, подходя к комнате, она спохватилась, что за последний час вспомнила о Ваньке лишь однажды, и то приводя его в качестве аргумента для Бейбарсова. Это показалось ей таким несправедливым, таким обидным для нее и для Ваньки, что она без особого повода запустила Дрыгусом-брыгусом в Инвалидную Коляску, которая терпеливо стояла на пересечении коридоров в надежде испугать какого-нибудь первокурсника.
Коляска дважды перевернулась в воздухе, заскрипела и оскорбленно сгинула, так и не дождавшись первых петухов. Таня решительно открыла дверь своей комнаты и, едва успев сделать шаг, вскрикнула, столкнувшись нос к носу с Сарданапалом.
Гробыня Склепова проснулась оттого, что Паж настойчиво стягивал с нее шпагой одеяло.
– Ты что, зарезать меня хочешь, ревнивое создание? – возмутилась Склепова, открывая глаза.
Она совсем было собралась запустить в скелет Дырь Тонианно заклинанием и уже подняла руку с перстнем, но внезапно услышала, что кто-то нетерпеливо и, похоже, давно стучит в дверь.
– Кого еще по ночам носит? Я предупреждала: до десяти утра меня не доставать. Раньше десяти я могу только убивать. Глом, это ты? – крикнула Гробыня.
– К сожалению, нет, милостивая государыня! – вежливо ответили из-за двери.
– Кто у нас еще такой прихлопнутый культурой? Жикин, что ли? Шурасик? Пнистый Скряга Дыр? Мин херц Супчиков-Бульонский, поклонник Пипы и всяких прочих муз? – спросонья пыталась определить Склепова.
– Снова не угадала.
Перестав играть в угадайку, Склепова сердито дернула дверь и тотчас от изумления едва не ввинтилась в пол, как штопор в горлышко бутылки.
– Ой, блин! Сарданапал! Извините, академик! – прохрипела она, бросаясь закутываться в одеяло.
– Жикин, Шурасик, Гломов,