и направились в сторону Навозных ворот, но с таким расчетом, чтобы вернуться и оказаться возле Яффских ворот именно в тот момент, когда туда подъедут всадники. Молчавший до этого первосвященник вдруг начал о чем-то оживленно беседовать с квадратным своим спутником, и их примеру тотчас же последовали отец Натан и Аристарх.
Казалось, первосвященник так увлекся беседой, что конников заметил в самый последний момент и, если бы передний ряд вовремя не остановился, прямо-таки угодил бы под копыта лошадей.
Вздрогнув от неожиданности, первосвященник резко оттолкнул от себя широкоплечего, воздел руки к небу и воскликнул:
– О, Господи! Как ты меня напугал!
Голос у первосвященника был редкостный – бархатный, глубокий и проникновенный бас. Такой даже у актеров редко услышишь. И фразу свою первосвященник произнес не на арамейском или греческом, а на латыни. И так составил фразу, что было непонятно, к кому он обращается: к Господу Богу или к господину, который вдруг приехал и так его напугал.
Никто из римлян ему не ответил. Всадники переднего ряда обернулись и бросили вопросительные взгляды на своего рослого начальника. Тот в свою очередь покосился на воина, который был у него с правой стороны.
И именно к этому правому воину во втором ряду обратился теперь первосвященник, торжественно произнеся:
– Приветствую тебя, владыка! Желаю здравствовать и добро пожаловать в Священный Город!
Тот, на которого смотрели и к которому обратился первосвященник, одет был в солдатские доспехи, и меч у него был простой, и бляшки на портупее были медными. И выглядел он моложе своих товарищей – лет двадцать пять ему можно было дать, никак не более того. Лишь опытный взгляд по некоторым признакам мог определить, что этот юнец держится в седле, пожалуй, лучше своих спутников: прямая и расслабленная спина, локти красиво прижаты к телу, повод в постоянном контакте со ртом лошади, носок смотрит вверх, а пятка – вниз. По внешнему же виду он походил на ординарца центуриона или префекта конницы, того рослого, бывалого и мужественного командира, который находился в центре кавалькады.
В ответ на приветствие первосвященника лицо этого якобы ординарца капризно скривилось. Юный римлянин сперва прищурился, затем поднял брови так сильно, что шлем сдвинулся к затылку, вытянул вперед руку с факелом, словно хотел получше разглядеть стоявших перед ним пешеходов, и на ломаном греческом воскликнул:
– Аристарх? Это ты? Ты что тут делаешь, радетельник римлян?
Тот, кого он первым заметил и к кому обратился, просиял весь от радости, рванулся вперед из-за спины отца Натана и хотел было что-то сказать, но вовремя спохватился, испуганно посмотрел на первосвященника и закрыл рот.
А римский солдат продолжал разглядывать иудеев и восклицать удивленно и радостно, но с той же капризной миной на лице:
– И ты, Натан? Какое… – Римлянин замялся, подыскивая нужное греческое слово, а потом произнес то, что отыскалось: – Какое столкновение!
Отец