и зрение никуда… В церкву чаще ходить постараюсь, пока огорода нет… Но боюсь, батюшка, вы за порог, а они и повылазют окаянные.
– Молитесь хоть своими словами, или просто: Господи, помилуй, – ответил священник, сам приглядываясь, точно ли с бабкой всё нормально. – Ну, и успокоительное на ночь можно…
– Да пью я таблетки всякие, только хуже от них! Вон у меня их сколько от всего, – и она протянула корзиночку, битком набитую лекарствами.
Глеб стал рассматривать таблетки, благо в фармакологии он кое-что понимал.
Бесалол, беллалгин, беллатаминал – столько препаратов с белладонной44!
– А как вы принимаете, по рецепту?
– Да шо ж я, на эти писюльки смотреть буду? Горстью беру, чтоб сразу от всего! Только помогает плохо.
Отец Глеб поперхнулся.
– Знаете, лучше вы как-то по одной таблеточке, тогда и всех вот этих явлений бесовских, так сказать, меньше будет… Молиться, конечно, обязательно, но и таблеточек поменьше…
– Думаете, я ненормальная? – неожиданно резко ответила старушка.
– Ну что вы… Просто… понимаете, когда много лекарств принимаешь, то утоньшается психика, и люди могут начать видеть тот мир, который лучше не видеть, – сымпровизировал священник.
Обратно он шёл весёлым, предвкушал, как он расскажет историю Семёну. Вообще хорошо, что отец Георгий подарил ему этого сибиряка. Конечно, случалось, певчий-сторож запивал. Даже как-то приходилось капельницу ему делать, возиться с ним, и отец Глеб угрожал выставить его, всячески ругал, но, глядя, как кается этот немногословный, прямодушный и добрый человек, прощал его. Священник любовался, когда Семён начинал петь. Так прекрасна была иная природа, которая вдруг просвечивала в этом человеке, наглядно показывая весь грустно-смехотворный тлен внешней оболочки.
Так прожили они зиму. Отец Глеб ездил к семье в Москву время от времени, а Семён оставался на хозяйстве. Великим постом45, перед Вербным46, батюшка вырвался к своим на буднях. Но тут позвонили из села: беда, сгорел храм, то есть весь бывший детский сад. Вроде бы сторож был накануне пьян и, видимо, не проследил за печкой. Сам Семён тоже сгорел…
Пасху47 настоятель сгоревшего храма служил по соседству, у отца Георгия, а после подал прошение о выходе за штат. Решил перебраться в Москву. Владыка тянул, не отпускал, заставил поработать лето на заменах разных отправлявшихся в отпуск отцов. Но ближе к зиме всё же отпустил, сказав, что всё равно Глеб непутёвый и пусть едет в свои столицы, хоть ему и жаль отпускать грамотного парня.
Накануне окончательного отъезда в Москву отца Глеба неожиданно вызвали в милицию в райцентр. Сообщили, что раскрыли дело о поджоге его храма, и просили принести список бывших в храме ценных икон. В довольно обшарпанном, но, видно, ещё не так давно вполне цивильном кабинете, под портретом Дзержинского сидел майор. По соседству на другой стене висел портрет Ельцина.
– Вот, батюшка, раскрыли мы сразу несколько преступлений, что в ваших краях последнее время происходили. Есть признательные показания.