в город. Сорок километров – ближний свет. Кто же туда поедет?
– Ты, как всегда, увлекаешься и преувеличиваешь, – сказала Юливанна.
Виталий Сергеевич посмотрел на нее, как бы очнувшись, возбуждение его угасло.
– Да, ты права, конечно. И весь этот разговор ни к чему…
Дед уже блаженно щурился, папка суетился, поглядывая на опустевшую бутылку, – ему было мало – и, как видно, совсем не слушал. Как только Виталий Сергеевич замолчал, он тут же спросил:
– А как его по имени-отчеству, того академика?
– Не знаю.
Дед и папка еще немножко поговорили о погоде, какая, мол, стоит жара, прямо июльская, и что штормы в мае бывают редко, а если и случится когда, то короткий. Потом они ушли. Виталий Сергеевич задумался, Юливанна, поглядывая на него, убирала со стола, потом спросила:
– Что на тебя вдруг нашло – поход против дворцов, гимн бане?
– Ты же знаешь, что не вдруг. Это всегда со мной.
– Но почему именно теперь? И перед аудиторией, которая явно ничего не поняла?
– Разве всегда говорят для аудитории? А почему?.. Увидел малевание этого Нечаева, вот и… Не так радостно увидеть пародию на самого себя. И злую пародию.
– Не вижу никакой связи.
– Ну как! Он считает, что его малевание делает жизнь людей «красивше». В конечном счете, и мы делаем то же самое. И когда начинаешь подводить итоги…
– Не рано ли?
– От этого никуда не денешься. – Виталий Сергеевич тронул седые волосы. – Всему свое время, говорил Экклезиаст. Время жить и время умирать, время сеять и время убирать жатву, время собирать и время бросать камни. Что мне остается еще, как не бросать камни? В себя…
– Бедненький! Так ты ничего и не сделал… А дом на Хорошевке? А детский санаторий? А…
– Все это пробы, подходы, попытки. Были замыслы. Мне их поправляли, портили, я уступал, соглашался. И получались ублюдки. Не выдержал, сбежал на кафедру. И что? Создал школу, воспитал смелых новаторов? Чего достиг?
– А я не в счет? Если б ты не появился на кафедре…
– Тебя – да!.. Тебя я достиг. Ах, Юленька, если б это случилось раньше!..
– Могло случиться и раньше. Ты сам виноват.
– Прошу тебя! – сказал Виталий Сергеевич. – Не надо об этом, хотя бы то время, что мы здесь…
– Но почему я должна…
Юливанна только теперь увидела, что Юрка сидит, где сидел, и осеклась. Юрке стало невыносимо неловко. Он давно понял, что ему следует уйти, но боялся привлечь к себе внимание, не знал, как уйти незаметно, и продолжал сидеть, и получилось так, будто он нарочно сидел и слушал, о чем они говорят между собой, думая, что их никто не слышит. Он поднялся, пошел к дому.
От досады на себя он пнул ногой Жучку, которая, вывалив язык, бросилась к нему, и тут же ему стало жалко собаку – никто не вспомнил, что ей нужно налить воды. Юрка принес воды и кусок хлеба. Жучка сначала жадно вылакала всю воду, потом проглотила хлеб, выжидательно уставилась на него, ожидая еще подачки. Она смотрела и смотрела, несколько раз принималась вилять хвостом, но Юрка уже