покачивание волн успокаивало и способствовало приведению в элементарный порядок мыслей и чувств. Прохладный ветер отрезвлял, отгонял прочь навязчивые миражи. Дома… Мосты… Шпиль Адмиралтейства… Мрачноватый силуэт Петропавловки… Спас-на-Крови… Мысленно я прощаюсь со всеми местами, ставшими мне дорогими ещё задолго до петроградского периода. Прощаясь с ними, я прощаюсь и с тобой, и с этим странным временем, с собственною оставляемою здесь тенью. Я переворачиваю страницу, затворяю дверь и, сходя на пристань, чувствую, наконец, что готова переступить порог новой жизни, которой суждено день спустя начаться в моём родном городе.
Глава 4. «На баррикадах»
Москвы я не видела дольше двух лет. Ничего в обличии её за это время серьёзным образом не переменилось. Разве что машин и строек стало ещё больше, а зелёных насаждений меньше. Ещё меньше изменился наш двор. Те же тополя, та же запущенность, те же старухи на лавочке – кажущиеся вечными. Детей, правда, совсем не видно. Раньше было больше…
В самом доме этажом ниже появился новый сосед. Всё про всех знающая тётя Клава поведала мне, что он – сын Ирины Степановны. Прежде жил у жены, но с нею развёлся (надо думать, выгнала его – чудён больно) и после развода перебрался к матери, которая вот уже второй год лежит в параличе и полуумии. Зовут нового соседа Юрием Николаевичем. Где трудится, чем живёт – не понять. Но вроде не запойный, пьяным его не видали. Может, втихаря один горькую пьёт? Не поймёшь его! С одной стороны, человек вроде культурный, здоровается, а с другой – людей сторонится, не поговоришь с ним, не расспросишь. Может, больной он? Или того – с головой не всё благополучно?
Должно быть, не раз перемывали наши старицы косточки бедному Юрию Николаевичу. Мне же показался он просто очень усталым, не обласканным жизнью человеком, которому всего лишь не хочется, чтобы к нему лезли в душу.
Мне этого не хотелось также, и я с трудом находила слова для разговоров с соседками, с трудом придавала лицу любезное выражение, с трудом улыбалась. Всё было то же: они, стены, звуки, запахи… Другой стала лишь я, и оттого мною владело странное, непонятное и неприятное чувство: словно бы я переместилась в другое измерение, перенеслась в собственное прошлое и теперь разглядываю его со стороны, прикидываю на себя, как одежду, из которой давно выросла. И сердце щемит от собственной чужеродности тому, что было моей жизнью совсем недавно.
Музей! – такова была первая моя мысль, когда я переступила порог своей квартиры. Музей… А я в нём – живой экспонат, не иначе. Вот оно! Найдено слово! Образ, натура – всё это не то! А – экспонат. И, значит, жизни не будет… Потому что в ней не осталось ничего, кроме прошлого, ставшего чужим, кроме музейных стен…
А всё-таки жить надо. И первым делом я иду продавать бабушкину брошь в ближайший ломбард. Ведь я приехала домой без копейки в самом прямом смысле слова, и хотя бы первые дни мне нужно на что-то существовать. Далее следует уборка квартиры, расклейка