Потом он принялся стонать и тереться головой о запястья – воздеть руки выше ему мешали оковы, и меня посетила жуткая мысль: а не плачет ли он. Мне хотелось с ним заговорить, но мешало то, что я не знал, как к нему обратиться.
Помедлив, я задал простой вопрос:
– Вы меня понимаете?
При этих словах мой сокамерник еще сильнее вжался в стену, взирая на меня в ужасе и пытаясь заслонить лицо. И еще долго он не мог успокоиться.
Ночь тянулась и тянулась. Откуда-то из глубин дома доносились разные звуки, слышалось что-то вроде тонкого непрерывного плача, который можно было принять за отдаленные завывания ветра, если бы я не знал, что погода стоит тихая.
Так мало света проникало в камеру, что нельзя было понять, занялось ли утро, но в очень ранний, как мне показалось, час к дверной решетке приблизился доктор Алабастер в сопровождении надзирателя, который доставил меня сюда накануне вечером.
Мой бедный сокамерник, заслышав голос доктора, съежился и еще теснее прижался к стене.
– Доброе утро, мастер Клоудир.
Я шагнул к решетке и вгляделся в нездоровые черты доктора Алабастера.
– Не называйте меня так!
– Полагаю, вы провели приятную ночь, – продолжал он, – воссоединившись после столь долгой разлуки с вашим достопочтенным родителем. – Он поднес фонарь вплотную к решетке и осветил мне лицо. – Вид у вас, однако, утомленный. Боюсь, вам не давало уснуть его красноречие. Вам, надо думать, было о чем поговорить. Он поведал вам о вашем выдающемся дедушке, который, полагаю, скончался до того, как вы имели удовольствие завязать с ним знакомство, а также о том, как глубоко ваш родитель был привязан к этому джентльмену и какое практическое выражение нашла эта привязанность?
Доктор знаком велел надзирателю отпереть дверь и, едва она приоткрылась, сделал вид, будто намерен обрушиться на закованного в цепи пленника, который отшатнулся в ужасе. Не раздумывая, я кинулся на нашего мучителя, боднув его в живот головой, поскольку руки у меня были связаны. Его спутник, однако, мигом оттащил меня в сторону и ударил по лицу с такой силой, что я, оглушенный, растянулся на полу, лишь кое-где немного прикрытом соломой.
– Поосторожней, Рукьярд, не оставляй на теле следов! – воскликнул доктор, брезгливо отряхивая одежду и бросив на меня взгляд, исполненный глубокой ненависти. – Меня предупреждали, что он буен. Придется применить успокоительное или отправить в карцер.
Рукьярд, раздумывая, усмехнулся.
– Посади его в нижний подвал, – распорядился доктор Алабастер и, повернувшись ко мне, с едкой улыбкой добавил: – А теперь должным образом попрощайтесь с отцом, как и положено почтительному любящему сыну.
Я не пошевельнулся, и Рукьярд с такой силой толкнул меня вперед, что узник вновь со страхом вжался в стену.
– Что за трогательная картина! – съязвил доктор Алабастер.
Он двинулся по коридору, но, оглянувшись, бросил мне:
– Покажите себя достойным сыном своего отца, мастер Клоудир, и постарайтесь не обмануть возлагаемые на вас семейные