глаза их увидишь, а в них страх, тогда и бей в лоб. Веселее будет: одного повалишь – десять сами назад побегут…
И сидели моряки под срезанными начисто ветками, часами выдерживая бешеный миномётный и артиллерийский огонь, предвестник атаки, сидели и под диким ливнем автоматического огня наступающих румын. Сидели, «не нервничая», молча давая атакующим дойти до груды трупов и понять, что тут – смертный рубеж, которого не перейти, что так же, как и сегодня, шли на эту посадку вчера, и позавчера, и неделю назад другие роты и батальоны. И небритые лица румын, уже перекошенные страхом подневольной атаки, впрямь искажались ужасом перед грозным молчанием морских окопов, таящим смерть, перед выдержкой и мужеством «чёрных комиссаров».
«Чёрные комиссары», «чёрная туча», «чёрные дьяволы» – так прозвали румыны краснофлотцев морских полков. Моряки пошли с кораблей в бой в чём были – в чёрных брюках и бушлатах, в чёрных бескозырках. Такими они и запомнились румынам при первых встречах, когда, подпустив их вплотную к окопам, моряки встретили их яростным и точным огнём, когда, словно вой шторма, пронеслись по полю и свист, и крик, и издевательское улюлюканье, когда чёрные высокие фигуры замелькали в зелени посадки в бешеной контратаке и нельзя было ни автоматами, ни пулемётами остановить их неудержимый бег, когда внезапной угрозой вставали над жёлтой кукурузой чёрные бескозырки и могучие руки в чёрных рукавах бушлата заносили над грудью острый и быстрый штык…
С первых этих встреч многое изменилось во внешнем виде морской пехоты: краснофлотцев переодели в защитную форму. Но часто, взлетая на бруствер окопа, словно на трап по тревоге, быстрым морским прыжком, моряки вытаскивали откуда-то из-за пазухи флотскую бескозырку, и чёрные фуражки опять мелькали в кукурузе наводящим ужас видением «чёрной тучи» – нетерпеливой, грозной силы, устремлённой лишь к одному: разбить и уничтожить врага.
Такими запомнили моряков румыны. Нам же, кто видел и помнит прежние бои за революцию, знакомо и это мелькание бескозырок в зелени кустов, знакомы и ленточки, развевающиеся в атаке. Как будто вставали из боевых своих братских могил матросы, дравшиеся и в степи, и в лесу, и на конях, и на бронепоездах – везде, куда посылали их революционный народ и партия; как будто воскресло орлиное племя матросов революции: тот же дух, то же боевое упорство, натиск и смелость, то же презрение к смерти, весёлость в бою и ненависть к врагам. Пусть эти, новые, моложе, пусть за плечами у них нет долгих лет царской службы, школы ярости и гнева, но это – одно племя, одна кровь, одна мужественная семья моряков, какие бы имена кораблей ни сверкали на их ленточках и с какого бы моря ни сошли они на сушу бить врага – с Чёрного ли, с Балтийского ли, с Тихого или с Ледовитого океанов.
На берегу они сохраняют в своих бригадах и полках ту же сплочённость и боевую дружбу, которая рождается только кораблём. Корабль, где люди живут, учатся, спят, бьются в бою и гибнут рядом – локоть к локтю, сердце с сердцем, необыкновенно сближает