не помнишь лица и фамилии,
Но теплится в листочках грусть,
Косым дождем заплаканные линии
Напоминают: больше не вернуть
Поэзию тех первых чутких весен,
Бездумье школьных дивных вечеров,
Когда мир становился тесен,
Тянуло в шорохи задумчивых кустов…
Нет, не забыть то упоенье молодостью, страстью,
Дразнящее очарованье красотой,
И слезы бурные к осеннему ненастью,
И ощущенье счастья раннею весной,
И резкий взлет надежды, ожиданий,
Грусть одиночества в заброшенном саду,
Разлук нетерпеливость и прощаний,
И постоянное неверие в беду.
– Ты надолго в Россию? – Саша согрелась в машине, но беспокоилась, что от мокрых трусов и влажных джинсов на сидении останется неприличный след
– Приехал клад искать. Помнишь, как летом тогда полезли в колодец за кладом? – Женя уверенно вел свою шикарную импортную машину с немецкими номерами и был таким незнакомым мужчиной из другой страны, из другого мира, из чужой жизни.
Он возмужал, раздался в плечах, вырос на целую голову, голос стал грубее, изменилась прическа, но густой чуб был по-прежнему зачесан небрежно на правую сторону. И Саша после такой радостно-откровенной встречи вдруг сжалась, не зная, радоваться или огорчаться:
– Да, наш клад нас точно дожидается, – она упорно смотрела вперед на дорогу, боясь встретиться взглядом с Жениными взглядами, которые тот изредка бросал на нее, видимо, незаметно рассматривая.
– Нет, здорово, что я тебя на дороге встретил. Еду в Старую Полтавку на разведку – вдруг ты! В гости пригласишь или мы с тобой где-нибудь в кафе посидим? Помнишь шалаш на берегу? – и снова память заскользила, словно солнечный зайчик по стене, высвечивая прошедшее много лет назад.
В шалаше непривычно тесно и душно. Локоть Николая упирается Саше в ребра. Тамара прижалась спиной к Женьке и сидит красная, распаренная. Наташе не хватило места в шалаше, и она сидит на песке у входа, отодвинув марлевый полог.
– Ты чего нас так срочно собрал? – почему-то шепотом спрашивает Колька. И Саша вдруг решает – больше я в эти игры не играю и в шалаш больше не приду.
– Жарко здесь, – вдруг глухо говорит Женька, – пошли к костру.
Место костра аккуратно забросано землей. Уже две недели не собирались, не варили уху, – июльская жара.
– То, что я сегодня узнал – тайна. Наш сосед Иван Иванович, такой столетний дед с бородой, помог моему отцу пилить в саду старые засохшие яблони. А когда сели обедать, он выпил за знакомство и брякнул: – У старого клуба есть колодец заброшенный…
– Вода в нем соленая, и пацаны туда сдуру в прошлом году старый велосипед бросили, – вставил Колька, но девчонки на него зашикали: – Помолчи!
– Наш старый клуб – бывшая старая церковь, – продолжил Женя, – ее построили давно, до революции. Она была деревянная. А самые большие кирпичные церкви были в Харьковке и Салтово, но после революции их взорвали и растащили на кирпичи. Нашу школу в Старой Полтавке тоже