А мой самый главный, самый положительный герой будет иметь к этой смерти непосредственное отношение. Вот тогда все будет по-настоящему. Это естественно, понятно и легко объяснит личную неприязнь и, главное, мотив. Такой злодей вызовет если не уважение, то как минимум понимание и сочувствие. А это уже полдела.
На глаза попалось написанное вчера – кусок вымученный, слабый и жалкий. А ведь я видел его таким еще вчера, но за неимением лучшего продолжал цепляться за него до последнего, надеясь вытянуть из него хоть что-то. Нет, теперь этому убожеству в моей книге не место, и переписывать его я уже не буду.
В руке зашуршал скомканный лист, и сразу стало легче. Я понимал, что поступаю правильно, и останавливаться не собирался. Это был гнет, который не просто давил. Он делал желанное недоступным, мешал идти к цели, сковывал. И от него пришло время избавляться.
Теперь много чего придется выбросить, а то, что останется, переписать. Тщательно и возможно не раз, чтобы все окончательно выправить. Правда, пока не ясно, как долго, но это сейчас не главное. Куда важнее, что в конечном счете окажется на полках книжных магазинов. Пылиться среди прочих в мои планы не входило.
Пустое и пресное жизнеописание туповатого героя вряд ли кому-то придется по душе. А чтобы зацепило, писать нужно так, как никто до этого не писал. Это над каким-нибудь учебником истории можно особо не ломать голову. Перечисляй даты, всем давно известные, да вставляй по мере надобности сухонькие комментарии. Слова – чем проще, тем лучше. Ни сюжетов, ни фабул. И герои все давным-давно известны. Ничего лишнего.
Жанровая литература – совсем другое дело. Куда более тонкое и трудоемкое. Тут уж, хочешь не хочешь, а придется здорово попотеть, чтобы не только найти нужные слова, без которых никак, но и расставить их по местам, мучительно подбирая каждому свое. Хороший, добротный стиль может обеспечить интерес к книге лишь одним своим наличием. И это уже независимо от жанра.
Настоящий неравнодушный писатель готов потратить на книгу годы – два, пять, а то и десять, сознательно обрекая себя на каторжный труд многократного переписывания только для того, чтобы передать свои эмоции в полной мере, каждый раз, находя что-то новое, подбирая синонимы не только к отдельным словам, но и к действиям – поступкам, мотивам. Порой даже без оглядки на то, что было сделано раньше. Так работали Бальзак и Мопассан. И так Булгаков создавал «Мастера и Маргариту». Брал чистый лист бумаги и писал всю главу заново, словно ничего до этого не было.
Почему так легко читать Хемингуэя? Да потому что не ленился и отдельные эпизоды переписывал по тридцать-сорок раз, добиваясь желаемого результата. И ведь выходило. И не просто выходило, а так правдоподобно, что все теперь в один голос признают: «Хемингуэй – гений!»
Дважды звонил телефон. И будто бы кто-то терся о входную дверь. Не стучал и не ломился, а именно терся, словно проверяя на прочность.