нужен особый подход, их нужно добиваться, суметь заинтересовать. Они ходят на выставки, посещают только разрекламированные в модных журналах кафе, читают бестселлеры. А что я? Ничего не читаю, ничего не умею, ничего из себя не представляю. Вот бы хоть на несколько часов стать такой женщиной, как Никитины коллеги, как Ирина.
Она заходит вместе с Никитой, который открывает перед ней дверь.
– Мне даже хотелось избавиться от него вчера, – она недовольна. – Он не понимает, что водитель должен послушно ждать меня там, где мне угодно, и столько, сколько я хочу. Это его работа.
– Он просто ревнует тебя к мужикам, которым, в отличие от него, есть что тебе предложить, – Никита ставит передо мной помытую чашку. Забрасывает туда пакетик с чаем и заливает кипятком. – Вот, пей. Только осторожно, очень горячий. Сейчас пирог отрежу, – он идёт к шкафу, откуда доставал чашки и торт, и вытаскивает оттуда блюдце. – Ты не будешь? – спрашивает у Ирины, та с отвращением смотрит на коробку и мотает головой. – Значит, ты собираешься уволить своего водителя? – Никита садится за стол напротив меня, и аккуратно складывает руки перед собой, как школьник, который задал уточняющий вопрос учителю, чтобы выпендриться, и будет теперь с большим вниманием слушать ответ и кивать головой.
– Он оказался не таким, как я думала, – Ирина закидывает ногу на ногу, её обтягивающая юбка немного задирается, и кромка кружевной подкладки ложится на её острые коленки нежной волной. Она откидывается назад, опирается локтями о стол позади неё. В её позе столько достоинства и превосходства, что какие бы слова не вываливались из её рта, она притягательна, она завораживает. Ей прекрасно видно нас обоих: я сижу почти напротив, Никита немного левее. Но смотрит она на него, повернувшись ко мне в профиль. – Он слабый. Податливый. Он делает всё, что я говорю. Хочу видеть его в три часа ночи – приезжает. Пока он едет, я передумываю, и отправляю его обратно. Хочу, чтобы он остался у меня на ночь – остаётся. Мне мало места на кровати – садится в кресло и засыпает там. Даю ему деньги – берёт. Не даю – не просит. Он как собака: можно говорить ему что угодно, главное – нежным голосом и с улыбкой, и он виляет хвостом на слово «мудак» как на «солнышко моё».
– Если бы он так не делал, был бы послан тобой далеко и навсегда. Ты не любишь, когда тебе перечат. И в этом вся ты. Должно быть только по-твоему. И твоё упрямство меня всегда восхищало, – Никита просто напрашивается на косточку. Да они все рядом с ней превращаются в псарню.
– Меня это не возбуждает, – Ирина переводит взгляд на меня. – Что, интересно слушать? Прямо как в «Доме-2», а?
– Я не смотрю «Дом-2», – говорю тихо.
– Что-что? – переспрашивает она. Я молча опускаю голову. – Ты всегда бормочешь себе под нос. Как ты вообще людям свой ширпотреб продаёшь? Они, наверное, покупают из жалости.
Я продолжаю молчать. И даже не смотрю на Никиту. Ему сейчас очень неловко, потому что опять надо