внушение. Еще мы можем организовать мастер-класс по борьбе с озорством.
– Нет, так еще хуже. Вы же сами понимаете.
– Тогда почему ты просто не уйдешь от этих безобразников? – рассердился Хеннингс. – Не ходи на спортплощадку, если не хочешь, чтобы они тебе мешали, вот и все.
– Я не собираюсь бросать баскетбол.
– Упрямство – нехорошая черта, мой мальчик.
– Я не упрямый. Я не хочу уступать фашистам.
Хеннингс побелел как мел.
– Ты где слышал такое нехорошее слово? Надеюсь, тебя не на уроке научили таким словам? В школе Оук-Три таким словам не учат.
– Нет, я в книге прочитал.
– В какой книге?
Гиллель открыл портфель и вытащил книгу по истории.
– Это что за ужас? – проблеял Хеннингс.
– Книга, я ее взял в библиотеке.
– В школьной библиотеке?
– Нет, в городской.
– Уф, слава богу! Так вот, я тебя прошу: больше не приноси эту отвратительную книгу в школу и оставь свои измышления при себе. Мне не нужны неприятности. Но ты, я вижу, очень много всего знаешь. Тебе надо использовать свою силу, чтобы себя защитить.
– Но у меня нет никакой силы! В том-то и проблема.
– Твоя сила в уме. Уж больно ты умный мальчик… А в сказках умный всегда побеждает сильного…
Урок директора Хеннингса не пропал даром. В тот же день после уроков Гиллель прямо в школьной редакции написал рассказ и отдал его миссис Чериот, чтобы она напечатала его в ближайшем номере газеты. В нем говорилось о маленьком мальчике, который учится в частной школе для богатых и которого одноклассники на каждой перемене привязывают к дереву и мучают всеми возможными способами – в частности, придумывают незаметные, но омерзительные пытки, из-за которых у юного героя начинается страшное воспаление во рту. Никому из взрослых нет дела до его мук, и прежде всего директору школы: он вместе с учителем физкультуры облизывает с ног до головы родителей учеников. В финале школьники поджигают дерево вместе с мальчиком и пляшут вокруг костра, распевая благодарственный гимн учителям, которые позволяют им без помех издеваться над слабыми.
Прочитав рассказ, миссис Чериот немедленно поставила в известность директора Хеннингса; тот запретил его печатать и вызвал к себе Гиллеля.
– Ты отдаешь себе отчет, что в твоем рассказе полно слов, которые у нас говорить запрещено? – негодовал Хеннингс. – Не говоря уж о содержании этой дурацкой истории. Как ты смеешь обвинять учителей?
– То, что вы делаете, называется цензура, – возразил Гиллель, – фашисты тоже так делали, я читал в книге.
– Может, хватит уже болтать про фашизм? Это не цензура, а здравый смысл! У нас в Оук-Три действуют правила морали, ты их нарушил!
– А ничего, что в предыдущем номере напечатали мое письмо Хелене?
– Я тебе уже объяснял, миссис Чериот думала, что это она написала стихи.
– Но когда стихи появились в газете, я ей говорил, что это я их автор!
– Правильно сделал, что сказал.
– Но она должна была запретить