было бы ему в обвинение. Оставалось одно – обвинять до времени себя самого, чтобы как-нибудь успокоить общество, а выждав время, когда души противников будут более-менее смягчены, открыть им исподволь настоящее дело. Как же всё оказалось запутано в совершенно простых вещах…
Болезнь прогрессировала. Всё чаще Николай Васильевич прибывал в больном и расстроенном состоянии. Временами становилось несколько лучше, временами вновь хуже. Он не мог в полную силу писать и трудиться, малейшая натуга повергала его в болезнь, а что всего хуже – с этим всякий раз соединялась тоска, от которой он не знал, куда бежать. Купания в водах Гастейна или в морской воде в Остенде лишь на время приносили ему облегчение. Подобное холодное лечение бранил он на все четыре стороны, говоря, что кроме каторги самого лечения никакого от него удовольствия, а пользы и на копейку нет. При том там и тут находились охотники до пророчеств, говорившие, что он не в силах будет выдержать всего курса.
Для себя он понял одно: где бы ему ни пробыть лето, но непременно пробыть и проездиться в дорогах; только дорога и переезды казались ему благотворными. А осенью – опять в Рим, где можно встретить начало зимы, а там, Бог даст, – в Иерусалим к говенью и Пасхе. А уже из Иерусалима можно и в Москву податься. Всё это, разумеется, в таком виде, если Бог будет милостив, да повелит прийти в порядок душевным и телесным силам.
Подобное настроение с глубоким оттенком религиозных чувств вводило писателя в некий мистический провал. В его письмах к друзьям становилось всё больше нудных поучений: как себя вести в обществе, что надевать, как и что говорить, о чём писать, а о чём и упоминать не следует. Александру Осиповну Смирнову, ставшую калужской губернаторшей, на правах друга, он просто изводил в письмах покровительственным тоном.
«Ваше влияние в губернии гораздо значительнее, нежели вашего мужа, генерал-губернатора, – писал он ей. – Губернаторша, как бы то ни было – первое лицо в городе. Благодаря нынешнему направлению обезьянства у вас будут брать и заимствовать всё до последней безделицы… Смотрите, чтобы вы всегда были одеты просто, говорите чаще, что теперь и государыня, и двор одеваются слишком просто. Говорите почаще, что вы совершенно считаете за ничто, сделает вам или не сделает кто визита, что принимать это за важное – грех, а выводить из того какие-нибудь заключения – мелко. Как только узнаете, что какая-нибудь из дам захворала, или тоскует, или в несчастье, или просто чтобы ни случилось с ней, приезжайте к ней тот же час. Будьте к ней заботливы и обходительны с ней и, ободривши её, оставляйте её скоро, чтобы обратиться к другой или к ждущему вас благотворительному подвигу. Долго не засиживайтесь, заставляйте лучше желать вашего вторичного посещения; лучше пусть будут чаще ваши приезды для утешения, чем продолжительны… Склоняйте всех, которые хоть сколько-нибудь поумнее, идти по вашим следам и делать в своём кругу то же самое. Убедите их, что пора уже хотя сколько-нибудь