ходу!
Пролетаем верст пять от города. Мало по малу спускаю газ и перевожу дыхание, да кстати и скорость. Обращаюсь к шоферу и говорю, не глядя на него:
– Ну, как? Насколько километров скорость нагнали?
Солдат молчит. Гляжу на него – сидит, прислонившись боком к дверце и винтовку сжимает.
Тронул его – мягко и безвольно голова качнулась… Убавил ход, посмотрел внимательно – мертв!
За правым ухом чернеется малюсенькая дырочка.
Тронул тело – голова перевалилась на плечо. Над левым глазом отек, и кровью все залито. Насквозь, значит, хватили…
Но не стоять же, в самом деле, тут… Опять погнал машину, но не успел и версты проехать, слышу, кричит кто-то сбоку от дороги.
Откуда ни возьмись – мой пропавший без вести моторист Игошин! Бежит, руками машет.
– Откуда ты здесь?
– Да я тут в фольварке вас дожидался. Тут вашу машину нашел у поляков, да и возился все с нею. Всю развинчивать пришлось.
Подошел вплотную, глянул на скривившегося шофера и ахнул, по-бабьи всплеснув руками.
– Это что же, ваше-дие, такое?
– А стрельбу слыхал?
– Слышал, да не близко…
– Ну так вот… На ходу попало, бедному.
Поехал испуганный Игошин. С помощью крестьян перетащил в кузов машины оба мотоцикла; туда же мы переложили труп, а сам Игошин сел на его место, и тронулись дальше. Через четверть часа пролетели Граевскую заставу и затормозились у подъезда таможни через шесть часов после отъезда оттуда.
Вот тебе и двадцать минут до Райгорода, да и столько же обратно!
В штабе меня ждали с тревогой. Начинали уже бояться за мою участь, тем более, что посланный по дороге к Райгороду маленький разъезд вернулся, налетев на большие для него силы немцев, и донес, что дорога занята ими. Тем более эффектным было мое появление. Пошли расспросы и допросы.
Потом меня начали кормить. А я только тут и вспомнил, что еще с утра раннего ничего не ел. И разломало почему-то сразу меня. То все ходил бодро, а сейчас и ноги, и руки, и все тело болят. Разбился за день, видно. Сейчас сижу раздетый на постели и думаю о странной игре судьбы.
Ведь надо же было мне именно перед самым Райгородом пересесть на шоферское место.
А если б не пересел?
Тут все так уютно. Вестовые готовят постели. Рядом стакан крепкого чаю с лимоном и красным вином. Вокруг жизнь, голоса… А я мог бы лежать на носилках с пробитым черепом. Ничего бы не видел, не слышал; не ощущал бы прелести жить и вообще, это был бы уже не я, а просто три пуда двадцать фунтов костей, мяса и потрохов, внутри которых уже начинало бы гнездиться гниение.
Брр! Только теперь сознаю, что я выкинул рискованную штуку и уцелел лишь чудом.
Вспоминаю следы пуль на синем кузове автомобиля – потешные желобки такие, – и становится страшно. Впрочем, это в моем характере; я всегда трушу после опасности.
А все-таки чертовски жутко.
Зато теперь я уже немного окрещен! Это приятно! Но уже поздно, а что будет завтра – Бог весть. Война-то ведь продолжается и в любой момент может поднять